Мишель Ричмонд - Год тумана

— Хороший день, — говорит он.

— Да, мы его долго ждали.

— Мой первый год в Сан-Франциско. Конечно, я не так себе его представлял, когда решил перебраться в Калифорнию. Лето вышло настолько холодным, что я уже хотел собрать вещи и укатить домой.

— А откуда вы?

— Из Невады. А вы?

— Из Алабамы.

— У меня тоже такой был, — кивком указывает он в сторону мальчишки, который ведет по пляжу собаку.

— Ребенок? — испуганно спрашиваю.

— Нет, собака. Коричневый лабрадор.

— О…

— Его звали Фрэнк. Самая глупая и ласковая псина из всех, каких я только видел.

— И где он теперь?

— Не знаю…

От этого человека буквально исходит аура одиночества, как будто он долгое время провел наедине с самим собой. Пытаюсь придумать правильный вопрос, зайти с нужного бока.

— Что привело вас в Сан-Франциско?

— Долгая история.

— Я не спешу.

Бородач скрещивает руки на груди.

— Знаете что? Изложу вам сокращенную версию за чашечкой кофе у Луиса.

Приказываю себе сохранять спокойствие и небрежно отзываюсь:

— Идет.

Мы шагаем по дорожке к закусочной, садимся за столик у окна с видом на океан. По бетонным развалинам Сутро-Басс пробирается молодая парочка.

— Как вас зовут? — спрашивает мужчина, добавляя в кофе сливок.

— Дана, — легко сходит с языка ложь. — А вас?

— Карл Ренфроу.

Далеко внизу парочка находит свободный пятачок, укрытый от взглядов блуждающих по дорожкам. Сидя там и слушая, как волны бьются о камни, можно представить себе, будто вокруг никого. Я размышляю, как бы вытянуть из Карла информацию, не внушив подозрений; в это время девушка на пляже задирает юбку, садится на корточки и справляет нужду.

— А мы удачно сели, — улыбается Карл.

Девушка ни о чем не подозревает и никуда не торопится. Парень подносит руку козырьком к глазам и смотрит в направлении закусочной, потом что-то говорит девушке. Та поспешно натягивает трусики, опускает юбку и встает.

— Мы часто такое наблюдаем, — говорит официантка. — Люди даже не подозревают, что нам их видно.

В закусочную входит семейство и, тихо переговариваясь, рассаживается за столиком позади Карла. Родители на первый взгляд слишком молоды для столь многочисленного потомства — сын-подросток, девочка лет пяти и младенец с головой странной формы. Отец в надвинутой на лоб белой бейсболке приказывает детям успокоиться.

— Вас, наверное, в Иллинойсе слышно, — пытается он приструнить детвору.

— Вы собирались рассказать, каким образом попали в Сан-Франциско, — напоминаю.

— Жена погибла два года назад. Крушение автобуса в Гватемале.

— Соболезную.

— Итог жизни в сорок три года. Она снимала в Гватемале документальный фильм. — Седовласый насыпает в кофе сахар. — Потом сын уехал в колледж. Больше ничто не держало меня в Неваде.

Пытаюсь понять, знает ли он, с кем беседует. Может быть, в тот день на пляже бородач хорошо запомнил мое лицо и сейчас вернулся на место преступления. И все-таки я ошиблась. Еще один тупик, еще один пункт, который можно вычеркнуть из списка. Мой нынешний собеседник не преступник, не совратитель малолетних, не убийца. Не знаю, почему я так в этом уверена. Просто уверена. С некоторыми людьми можно прожить бок о бок много лет и все-таки не разгадать их истинной сути, зато души других читаются как открытые книги.

Приносят заказ. Карл посыпает омлет солью и перцем.

— Алабама… А вы далеко забрались. Хотя, наверное, и Сан-Франциско можно полюбить.

— Привыкла.

— В вас есть что-то загадочное.

— Я кое-кого ищу.

— Кого?

— Маленькую девочку. Она пропала на Ошен-Бич в июле.

Его лицо меняется. Узнавание. Жалость.

— Я что-то об этом слышал. Эмили, кажется? Так ее звали?

— Эмма. Ее зовут Эмма.

— Сочувствую. Наверное, это ужасно. Представить себе не могу.

— Вы там были.

— Не понимаю…

— В тот день, когда Эмма пропала, вы были там, на парковке. Я запомнила машину. У желтого «шевроле» горели фары. Сначала хотела обратить на них ваше внимание, но потом передумала. Вы были заняты чтением.

Карл ставит чашку с кофе на стол, смотрит на меня, и вдруг его осеняет.

— Вы подумали, что я…

Неловко ерзаю.

— Мы прошли в двух шагах от вас.

— И до сих пор ждали, что я вернусь?

— Да.

— И что?

— Просто должна была удостовериться.

— На вашем месте я бы сделал то же самое.

— Вы что-нибудь помните? Видели что-нибудь подозрительное? Кого-нибудь подозрительного?

— Нет, не помню. Этот год вообще выдался неудачный, многое пошло кувырком.

— Подумайте. Вспомните хоть что-нибудь. Суббота, двадцать второе июля. Половина одиннадцатого утра. Холодный день, густой туман.

Карл сосредоточивается, а потом качает головой:

— Нет, простите.

— Ну пожалуйста. — Мой голос взмывает вверх, в нем звучит отчаяние.

Отец семейства недоуменно косится в нашу сторону. Его старший сын намазывает маслом хлеб для сестренки, а мать запихивает в сумочку пакетики с сухими сливками и сахаром. Понижаю голос:

— Хоть что-нибудь… Припомните хоть что-нибудь…

— Прошло уже несколько месяцев. А впечатлений столько…

Вместо возвращения на парковку по асфальтированной дорожке разуваемся и бредем по пляжу. Обжигающе-ледяная вода бурлит вокруг наших щиколоток. Возле скал кричат тюлени.

— У меня квартирка в Стоктоне, — говорит Карл. — Одна комната, с видом на залив. В первую ночь после приезда я слушал, как орут эти твари, и никак не мог понять, что это такое. Как будто где-то лаяла целая свора собак. Наконец выяснилось — тюлени. Не высыпался неделями и все корил себя за огромную ошибку, переехав сюда. А потом просто перестал обращать на них внимание. Теперь, когда навещаю сына в колледже, сна ни в одном глазу. Тишина просто с ума сводит.

— Наверное, со временем привыкнете и к тишине.

На покрывале у воды сидит женщина, говорит по мобильнику и наблюдает, как ее муж окунает в воду голенького хохочущего младенца.

— Вы хорошо помните лицо Эммы? — спрашивает Карл. — Оно не расплывается перед вашими глазами?

— Нет.

— А я уже начинаю забывать облик жены. Когда закрываю глаза, могу вспомнить ее прическу, цвет глаз, сережки. А целиком лица не помню. Бегу к шкафу, достаю фотографию и сразу вспоминаю, но уже через день все начинается сначала. А еще перестал слышать ее голос.

— Может быть, забвение — это нечто вроде адаптации, — говорю. — И спустя какое-то время, если мы не видим и не слышим любимого человека, его отсутствие перестанет причинять столь сильную боль.

— В одной песне Тома Петти есть строчка… — говорит Карл, осторожно отбрасывая в воду морского ежа. — Смысл такой: хорошие времена всегда помнишь чуть-чуть лучше, чем плохие.

Он откашливается и начинает напевать. Узнаю песню «Когда моя девочка вернется». Хотя помню только слова и не помню музыки, тем не менее уверена, что Карл слегка фальшивит.