Наталья Калинина - Останься со мной навсегда

— Послушай, Констанс. Раз уж мы заговорили о возрасте, могу я спросить, сколько тебе лет? Я понимаю, воспитанный мужчина не задает подобных вопросов женщине, но вряд ли девушка твоих лет станет скрывать свой возраст.

Констанс колебалась лишь мгновение.

— Двадцать, — тихо произнесла она, не поднимая глаз.

— Так, значит, ты всего на год моложе меня? — В тоне Марко прозвучало неподдельное удивление. — Вот бы никогда не подумал! Я думал, тебе лет семнадцать. — Он взял ее за подбородок и посмотрел в лицо. — Ты знаешь, Констанс, ты какая-то особенная, необычная. В тебе есть какая-то тайна. У меня такое ощущение, что ты показываешь окружающим только самую малую часть себя, а главное прячешь за семью печатями… Не бойся, я не собираюсь вламываться в твою душу и разгадывать твои загадки — мне станет неинтересно, если я их разгадаю.

«Конечно, тебе станет неинтересно, если ты их разгадаешь, — не без горечи подумала Констанс. — Вряд ли женщина, которая по возрасту годится тебе в матери, может представлять для тебя какой-то интерес, даже если у нее лицо семнадцатилетней девушки».

Взгляд Марко скользил по ее лицу, внимательно изучая каждую черту. «Если он еще раз скажет, что у меня идеально красивое лицо, со мной случится истерика», — подумала она. Но он этого не сказал. Его взгляд остановился на ее губах, и он шепотом спросил:

— Ты не рассердишься, если я тебя поцелую?

Не дожидаясь ответа, он склонился над ее губами. Она закрыла глаза… И вдруг совершенно забыла о том, что ей сорок пять лет, что у нее взрослая дочь и что эта дочь сейчас с Габриэле — потому что Габриэле был сейчас здесь, вместе с ней, в этой минуте радости, пришедшей к ней из времен ее юности… Габриэле был здесь, и ее истосковавшаяся по счастью душа раскрывалась навстречу этому давно позабытому ощущению восторга, заполнившему все ее существо. Это было торжеством — торжеством минуты над Вечностью. Это было торжеством иллюзии над реальностью.

Дождь шелестел вокруг них, рассказывая их бесконечную историю любви, а они искали друг друга в торжествующей радости их поцелуя — искали, находили, теряли, снова искали и находили… Но нет, нет, это она искала его. Потому что тот, кто целовал ее сейчас, не был им.

Марко взглянул на нее с удивлением, смешанным с недовольством, когда она, прервав поцелуй, высвободилась из его объятий и резко отстранилась от него.

— Что-нибудь не так?

Она не ответила. Распахнув дверцу, она выскочила из машины и бросилась к стеклянным дверям пансиона. Она знала, что сейчас разрыдается, и не хотела, чтобы Марко видел ее слезы. Ее слезы не имели никакого отношения к Марко.

Марко, к ее великому облегчению, не последовал за ней. Закрывшись в своем номере, она бросилась на кровать и дала волю слезам. Вместе со слезами она освобождалась от всех эмоций, накопившихся в ней за последние двадцать пять лет — и проснувшихся к жизни в ту минуту иллюзорного счастья, когда ее губы целовали незнакомца, а ее душа целовала его.

Но он сейчас был с ее дочерью, и этим было все сказано.

Закончив перечитывать сценарий, Габриэле сложил в папку листки, исписанные его размашистым почерком, и положил ее на край письменного стола. Завтра он попросит кого-нибудь из прислуги отвезти это в город и отдать машинистке для перепечатывания. Или нет, лучше он вызовет машинистку сюда — наверняка ей понадобятся разъяснения. Его почерк никогда не отличался аккуратностью, а сейчас он значительно ухудшился и стал почти неразборчивым из-за этого странного возбуждения, которое сопутствовало ему во время работы над новым сценарием.

Он откинулся на спинку большого кожаного кресла, устремив взгляд в распахнутое окно на звездное небо. Ласковый шум океана действовал успокаивающе на его воспаленный мозг. У него плыла голова. Он уже давно отвык от такой работы, какую проделал за последние две недели. Так он работал только в ранней юности, когда трудился над своим романом. Только тогда он был движим амбициями, желанием прославиться и разбогатеть. Сейчас амбиций в нем не было ни на каплю. О каких амбициях могла идти речь, если он уже давно получил от жизни все, что только можно, — славу, богатство, всеобщее признание. Он хотел стать королем — и он им стал. А теперь ему наскучило быть королем. Теперь он хотел быть просто самим собой.

Только в последнее время он начал понимать, что так и не стал самим собой в полном смысле этого слова. Он был совсем мальчишкой, когда ему свалилась на голову вся эта королевская слава. К тому времени он еще не успел понять толком, кто он такой, постичь до конца собственную суть. В девятнадцать лет он уже был достаточно умен и сообразителен для того, чтобы удержаться на волне успеха, но не знал еще ровно ничего о жизни в целом и о себе самом в частности… Ему показалось, что он начал узнавать что-то новое о самом себе, когда встретил ее… Нет, не показалось — так оно и было на самом деле. Ведь только через любовь мы можем познать себя самих, добраться до самой глубины нашего «я», заглянуть в собственную душу. Другого пути к познанию нет и быть не может.

И сейчас, когда он писал сценарий, он был движим только этим — любовью. Любовью и желанием — нет, необходимостью — выразить на бумаге переполняющие его чувства. Чувства, о которых он не мог рассказать ей, потому что она все еще не вспомнила, кто она такая. Его, наверное, затопили бы эмоции, если бы ему не пришло в голову написать этот сценарий.

То, что заставляло его проводить целые дни, а иногда и ночи за письменным столом, нельзя было назвать творческим вдохновением. Это было потребностью, жизненной необходимостью, бегством от этого холодящего душу чувства одиночества, овладевающего им всякий раз, когда он пытался сказать ей что-то о ней, о себе самом, об их любви, а она его не понимала или не хотела понимать. Диалоги, которые вели между собой его герои, были диалогами, которые он хотел бы вести с ней, но не мог. А чувства его героев были его чувством к ней — чувством, о котором он не мог ей рассказать.

Он поэтому так тщательно, не щадя свой мозг, работал над каждой фразой, досконально продумывал каждый сюжетный ход, совершенствовал каждую мелочь, — ведь все это касалось его и ее. Нет, сюжет этот вовсе не был их историей и вообще не имел никакой связи с тем, что произошло в их жизнях, но герой и героиня были ими: мыслили, как они, любили и страдали, как они… Эта история родилась в его мозгу в одну из тех бессонных ночей, когда он лежал рядом с ней, прислушиваясь к ее тихому дыханию, чувствуя тепло ее тела — и изнывая от тоски по прежней Веронике… В его новом сценарии не было традиционного хеппи-энда, неизменно присутствовавшего во всех его предыдущих сюжетах, но он заканчивался на обнадеживающей ноте. Традиционный хеппи-энд — это ложь. Счастье никогда не традиционно. Счастье каждого человека уникально в своем роде.