Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах-II

По лестнице поднималась так, словно одно неосторожное движение могло ее разрушить. А когда остановилась перед широкой, чем-то лоснящимся обитой дверью и Борис надавил на кнопку звонка, Лене показалось, что это звенит у нее в голове. Георгия Александровича Гурова она узнала сразу, несмотря на то, что он был в гражданском костюме. На нее смотрели почти Борькины глаза, но на удивление глубокие и добрые. Гуров-старший пропустил их в прихожую, протянул Лене руку и со смешинкой в глазах представился:

— Борин папа, — он не отпускал руки и смотрел на девушку в упор, — а вы, если не ошибаюсь, Борина Лена?

«Борина Лена» вдруг почувствовала себя спокойнее и бойко ответила:

— Борина не Борина, а Лена.

Гурову ответ понравился. Он улыбнулся и полушутя-полусерьезно ответил:

— То-то я и смотрю, что он верующим стал, икону у себя в комнате повесил.

Вначале Лена не поняла, о чем идет речь. И только потом, когда увидела в Борькиной комнате свой портрет, догадалась, о какой иконе шла речь. Никаких портретов она не дарила, да их у нее и не было, и с удивлением смотрела на себя, выписанную маслом. Но это было потом, а сейчас она стояла в прихожей, отвечала на вопросы Гурова-отца и с нарастающей тревогой смотрела на большую стеклянную дверь, за которой слышались чьи-то шаги. Да, Лена не ошиблась: Ксения Петровна Гурова вышла именно оттуда. Лене показалось, что на лице Георгия Александровича появилось выражение досады, а в глазах Бориса промелькнул испуг.

Войдя в прихожую, Гурова удивленно вскинула брови, — получилось это весьма искусно и красиво, — в какое-то мгновение ощупала Лену с головы до пят (будто раздела и одела) и, растягивая слова, кокетливо сказала:

— У нас, оказывается, гости. — Подойдя вплотную к Лене, тем же кокетливым тоном продолжала: — Здравствуйте, дорогой друг. Если бы вы знали, как мы рады этой встрече. Я всегда говорю Борису: «Почему ты никогда не приводишь знакомых девушек домой, это ведь в конце концов неприлично!». Но он упрям, как отец.

Она окинула мужчин осуждающим взглядом и вновь улыбнулась Лене:

— Но с вами у него номер не прошел. Я сказала: «Ты приведешь эту девушку домой и познакомишь ее с нами». Впрочем, он всегда столько говорил о вас, что мне казалось — мы давно знакомы. Вас зовут Кира и вы студентка консерватории?

Лена опешила: «Знакомых девушек. Приводить домой… Кира… Студентка консерватории… Издевается или шутит?».

Нет, не шутит. Это Лена поняла, когда заговорил Борис. Голос был незнакомый, какой-то сиплый.

— Это Лена, — он вдруг запнулся, — Зорина. Мы с нею работаем на одном заводе. Она никогда в консерватории не училась и учиться не собирается. Она токарь, — он вновь сделал паузу, — шестого разряда. Никаких знакомых у меня не было и нет, тем более консерваторских. Это мама спутала меня с кем-то из своих приятелей.

— Боже, вечно я что-нибудь перепутаю. Прошу простить и помиловать. Вы, милочка, — Лену передернуло от этого слова, — не обращайте внимания на мою болтовню, тем более, что у Бориса есть хорошее правило: если он с кем встречается, всех остальных по боку.

— Мам, — Лена видела, как вздулись желваки на скулах ее друга, — я тебя прошу…

— Конечно, конечно, дорогой, — она распахнула двери в гостиную. — Милости просим.

В первое мгновение Лене показалось, что она в музее. Мебель, ковры, картины, фарфор, хрусталь, — такое она видела только в кино. Она смотрела, и ей не верилось, что все это настоящее.

— Это у нас гостиная. Мебель, как видите, устарела, но все как-то не соберемся заменить… А здесь кабинет…

Массивный письменный стол из красного, почти черного, дерева, темно-красные кожаные кресла, такой же диван и невероятное количество книг. Как в заводской библиотеке. А Ксения Петровна вела ее дальне: спальня, Борина комната — вот здесь Лена и увидела свой портрет.

— К сожалению, Борис на такие вещи не способен. Это ему делал какой-то художник.

Гурова смотрела то на портрет, то на Лену, и не трудно было догадаться, что портрет ей нравился. Мужчины ходили следом и постными физиономиями добавляли еще больше тоски. «Зачем она мне все это показывает?» А Ксения Петровна уже тащила ее дальше: кухня, ванная, даже туалет.

— Вы знаете, люблю дом. Я отдаю ему сил больше, чем моим дорогим мужичкам и даже театру. Небольшая квартирка, но в ней повсюду мой труд. — Она наклонилась к Лене и совсем доверительно закончила: — Понимаю, что Борис когда-нибудь женится, но не представляю, как в этот дом войдет чужой человек.

Она разговаривала с Леной, как с вещью, Лене хотелось сказать этой холеной даме, чтобы она не волновалась, что ее в эти шикарные клетки никакими цацками не заманишь, но не хватало духу.

Чай пили в гостиной. По этому поводу Ксения Петровна заявила:

— К сожалению, в нашей тесноте за неимением столовой приходится гостей кормить в гостиной. Вот так, милочка, — Лена вновь передернулась от этого слова, — живут советский генерал и народная артистка.

Лена молчала. На столике с колесами стояли большие фарфоровые чашки, такой же фарфоровый чайник, блюдо с маленькими бутербродами (в каждый была воткнута крохотная сабля из пластмассы), множество всяких сладостей. Лена пила чай без сахара и ничего не ела. Она совершенно растерялась от этого стола, от серебряных и золотых финтифлюшек. Георгий Александрович предлагал ей то одно, то другое, но она от всего отказывалась. Тогда он начал накладывать ей просто в тарелку. Лена не ела. Генерал заговорщицки подмигнул сыну и предложил:

— Женщины хранят фигуру, а нам с тобой хранить нечего.

И он начал есть все подряд, руками. Борис вначале не понял отца, затем тоже начал есть. Ксения Петровна с возмущением, которое она даже и не пыталась скрыть, смотрела на мужчин. Наконец она не выдержала:

— Вы что, в заводской столовой?

Лену словно ударили по лицу. Изо всех сил стараясь выглядеть спокойной, она тихо проговорила:

— У нас в столовой есть все приборы. — Она подумала и добавила: — Даже салфетки.

Гурова как ни в чем не бывало удивилась:

— Что вы говорите! А мы как-то были с концертом на стройке, так ножа не могли выпросить.

Борис искоса глянул на мать и не без иронии заметил:

— Это было десять лет назад.

— И с тех пор все переменилось?

— Не все, но многое.

— И теперь рабочий класс, стирая кулаками грани, добирается до умственных высот? — почти продекламировала Ксения Петровна.

Тут вмешался Георгий Александрович:

— Твоя мать была посудомойкой, мой отец батраком. Месили мы с тобой глину на одной и той же стройке. Ты стала народной артисткой, я генералом. Чем мы стирали грани?

Впервые за весь вечер Лена увидела на лице Гуровой не улыбку, а злость. Видно, не понравились воспоминания мужа. Борис поддержал отца: