Лорна Мартин - Женщина на грани нервного срыва

Вернувшись, мисс Догерти узрела ту же идиллическую картинку, которую оставила за спиной, выходя.

— Кто-нибудь вставал с места? — спросила она.

— Нет, мисс Догерти, — ответили мы хором.

— Уверены?

— Да, мисс Догерти.

— Абсолютно уверены?

— Да, мисс Догерти.

Она резко повернулась и вышла. А потом вернулась в сопровождении сестры Бернадетт и сестры Маргарет. Я ударилась в слезы. Всхлипывая: «Простите, простите, пожалуйста», я подбежала к ним, надеясь на амнистию. Мисс Догерти передала сестре Бернадетт листок бумаги, и та медленно и сурово зачитала имена восьмерых учеников, которые осмелились ослушаться. Не иначе как сам Господь заприметил нас с неба — предполагалось, что стеклянное окошко на двери классной комнаты ни при чем. Нас выстроили в шеренгу перед классом и до крови отшлепали острым краем линейки по костяшкам пальцев. Так в нас поселился страх перед Богом и парализующее чувство вины. В тот день я пообещала себе, что больше никогда, никогда не нарушу правила. Ни за что в жизни. И я держала слово — если не считать редких незначительных проступков, — пока недавно не совершила один из самых презираемых в обществе грехов. Неудивительно, что я загремела к психотерапевту.

— Возможно, Кристиан, Шарлотта и Льюис здесь ни при чем. Может, во всех моих бедах виновата эта чертова мисс Догерти со своими монашками, ха-ха-ха, — завершила я свой рассказ.

— Мне интересно, почему вы так упорно пытаетесь шутить? Казалось бы, к настоящему моменту вы уже должны были понять, что мы не развлекаемся.

Пропустив ее слова мимо ушей, я продолжила. Следующее яркое воспоминание относится к тому времени, когда мы жили на Шетландских островах. В тамошней школе я, помимо прочего, научилась вывязывать разноцветные узоры из шерсти, — как выяснилось годы спустя, это умение очень кстати в минуты душевных страданий. Мне было девять лет. Однажды в моей тетрадке по арифметике учительница написала красными чернилами: «Подойди ко мне». Ничего хорошего это не предвещало. Меня охватил ужас. Целую неделю я прикидывалась больной, чтобы не ходить в школу, а сама тем временем ломала голову — чем я могла провиниться?

Наконец меня осенило. Вероятно, все дело в невинных эротических фантазиях, которые посещали меня в последнее время. Недавно я посмотрела «Бриолин» и слегка зафанатела. Я представляла себе, что я Сэнди, которая целуется с Дэнни, — его роль исполнял один из моих одноклассников. Но я не рассказывала про эти мечтания ни единой живой душе! Черт подери, думала я, неужели этот тип наверху может читать мои мысли и пересказывать их учителям? Что ж, все понятно — теперь мне прямая дорога в ад.

В конце концов мама заставила меня вернуться в школу. Трясясь от страха, с тетрадкой в руках я подошла к учительнице, мисс Адамсон.

— Все хорошо, — ласково сказала она. — Но твоя работа будет выглядеть еще аккуратнее, если, решив пример, ты дважды подчеркнешь сумму. Вот так. — Она показала.

И всего-то! Я неделю провалялась в постели якобы при смерти, пропуская важные занятия, только ради того, чтобы избежать безобидной рекомендации по оформлению домашних заданий. Я разрыдалась — то ли от злости, то ли от облегчения.

— Когда я сейчас об этом думаю, мне кажется, что уже в детстве нервы у меня были ни к черту.

— Хм-м, — было мне ответом.

Я вспомнила еще кое-что из детства. Однажды я увидела в теленовостях репортаж о громком скандале вокруг какой-то судебной ошибки и страшно перепугалась. Я решила, что меня или кого-то из нашей семьи непременно упекут в тюрьму за преступление, которого мы не совершали. Да, если подумать, детство — это сплошной кошмар.

— Я училась в пяти разных школах, — воскликнула я, уже отчаявшись ей угодить. — Может, поэтому я ничего не могу довести до конца? Как только я заводила друзей, мы переезжали, и приходилось искать новых. Из-за папиной работы мы исколесили всю страну. Мне кажется, он словно искал чего-то. Лучшей жизни для нашей семьи или исполнения какой-то своей прихоти. Не знаю.

Иногда я пыталась заглянуть еще дальше в прошлое. Я читала, что, по мнению последователей Фрейда, первые шесть лет нашей жизни в значительной степени формируют наш характер и отношения с окружающими. От того, как о нас заботились в эти годы, зависит, будем ли мы стремиться контролировать людей, манипулировать ими, запугивать их или подчиняться им; будем ли мы бояться тех, кто выше нас в иерархии, или, наоборот, станем бросать им вызов; какую роль мы будем играть по жизни — ребенка или взрослого. Многие научные исследования подтверждают эту точку зрения. Есть также свидетельства того, что свойства нашей личности и наше поведение во многом определяются нашим местом в семье, половой принадлежностью, количеством сестер и братьев.

Я со смехом поведала ей, что родители едва ли не посекундно запечатлели на фотопленке первые годы Луизиной жизни, документировался каждый ее шажок. Она была первенцем, и ее детскими снимками целиком забиты несколько фотоальбомов. Десятки, сотни портретов: вот она спит, вот ее купают, вот она умильная, вот румяная, вот в те дни, когда у нее резались зубки. В семейном архиве до сих пор хранятся золотистые локоны, оставшиеся после ее первой стрижки. Хотя родители в то время жили довольно бедно, они умудрились наскрести денег и пригласить профессионального фотографа заснять Луизино первое причастие. О том дне напоминает бесчисленное множество снимков: Луиза-ангелочек, в кружевном платьице, как маленькая невеста, клянется в верности Господу нашему. Толстенная пачка фоток, сделанных в один день: Луиза и мама; Луиза и папа; Луиза с бабушкой и дедушкой. Кажется, на одной мелькаю я — разумеется, хнычущая. Удивительно, что нет фотографии Луизы с Папой Римским.

К тому времени, как на свет появилась я, родители уже набрались опыта. У тебя режется первый зуб, ты вся раскраснелась и ноешь? Ерунда, подумаешь — погрызи сухарик, и дело с концом. Детских снимков Луизы у нас больше трехсот, моих — едва ли с десяток. Никто не подобрал волосы, оставшиеся после моей первой стрижки. История не сохранила свидетельств того, как я впервые села на горшок, как меня купали. Так, может, отсюда моя вечная ревность и стремление всем понравиться? Кристиан, Шарлотта, Льюис и монашки тут ни при чем. Виноваты мои собственные мама с папой, черт подери.

Когда мне было девять, а Луизе — одиннадцать, мы наконец осели в зеленом пригороде Глазго — Милнгэйви.

Мое первое осознанное воспоминание тех лет: местные мальчишки без конца дразнят меня за мой якобы огромный нос. Сейчас моя внешность меня вполне устраивает, но в смутное время полового созревания я этот чертов нос ненавидела и была готова на все, чтобы исправить дело. Я пыталась его сломать, заклеивала его на ночь клейкой лентой и, рыдая, умоляла маму отвести меня к пластическому хирургу.