Лорна Мартин - Женщина на грани нервного срыва

Я съехала на обочину. Льюис заразительно хохотал в своем детском креслице, даже не подозревая, что мы едва не погибли. А может, именно так ведут себя дети, когда вся жизнь проносится у них перед глазами? Нам же с Луизой было не до смеха. Мы посидели, молча глядя перед собой, а потом обнялись. Остаток пути мы плелись со скоростью примерно десять километров в час и прибыли минут за пять до остальных, хотя выехали из Глазго на два часа раньше.

Сыпал снег, и, когда нас проводили к нашему домику в лесу у подножия гор Кэрнгорм, земля была укрыта толстым белым одеялом. Льюис вбежал в домик первым. Он нашел письмо от Санты, в котором тот обещал заглянуть утром, и тарелку с морковью. Дома мой племянник едва притрагивался к органическим овощам, которые с любовью готовила для него мама, а теперь схватил с тарелки самую грязную морковку и откусил огромный кусок.

— Ой, ведь это для Рудольфа и его друзей. Что же они будут есть, бедолаги? — трагическим тоном воскликнула Луиза.

Льюис озадаченно замер — и выплюнул непрожеванную морковь на тарелку.

На следующее утро Скотт объявил, что к Льюису идет необычный гость. Мы выглянули наружу. Посреди сказочного заснеженного пейзажа, на фоне блестевших инеем сосен шагал обаятельный пожилой Санта в очках (владелец курорта) с лыжами на плече. Он звонил в колокольчик и кричал: «Хо-хо-хо!»

Мы с мамой, Луизой и Кэти запрыгали от восторга:

— Обалдеть! Обалдеть! Потрясающе!

Льюис, нахмурившись, уставился на нас и зевнул.

Но когда Санта вошел и уселся, мой племянник тут же запрыгнул к нему на колени, обнял и поцеловал.

— Позалная масына! — вскрикнул он, развернув подарок. И ни с того ни с сего, продолжая обнимать Санту, затянул: «О как прекрасна любовь Иисуса!»

Воцарилось неловкое молчание.

— Кто его этому научил? — гневно спросил убежденный атеист Скотт.

Наша мама тут же дипломатично удалилась на кухню.

— Ребенку промыли мозги! Вы его потеряли! Слишком поздно! — вскричала я, пытаясь нагнать драматизма и заодно уязвить Скотта в отместку за телефонный розыгрыш. Получилось не очень.

Следующие двадцать четыре часа были просто волшебными. На озере Лох-Морлих устроили фотосессию с участием Льюиса и Санты. Мердо, знаменитый фотограф газет «Обзервер» и «Гардиан», несколько часов колдовал над вспышками и отражателями, а Льюис позировал с хладнокровием, достойным ветерана подиума. Потом отправились поглядеть на стадо северных оленей на кэрнгормских склонах — единственное свободно пасущееся стадо северных оленей в Британии.

Тем вечером после ужина, когда мы возвращались через сосновый лес к нашему коттеджу, случилось чудо — вновь пошел снег. Льюис не хотел, чтобы его вели за руку. На ручки он тоже ни к кому не просился. Вместо этого сунул ладошки в карманы своего пальтишка и неторопливой расслабленной походкой шагал между своим гордым папашей и умиленным дедулей.

Мы с мамой, Луизой и Кэти шли впереди, но то и дело останавливались полюбоваться мужской частью семейства, прислушаться к хрусту снега под ногами и вдохнуть смолистый аромат древнего каледонского леса [31] Реликтовый лес, некогда покрывавший значительную часть Шотландии. .

— Жизнь прекрасна как никогда, правда? — спросила я, ни к кому в особенности не обращаясь.

Это был один из счастливейших моментов моей жизни. Когда-то они выпадали мне крайне редко, а теперь — все чаще и чаще. В такие минуты ни прошлое, ни будущее не имеют значения. Хочется лишь одного: смаковать «здесь и сейчас», полностью осознавая, что это и есть пресловутые «старые добрые времена». И никакие фальшивые мафиози и конфузы с потенциальными кавалерами не могли испортить мне эту радость.

Через несколько дней, вернувшись в Глазго, я нарядила елку и приготовила для себя роскошный ужин из трех блюд: салат из жареного красного лука, рукколы и пармезана, стейк из вырезки с перечным соусом, гарниром из жареной картошки и других овощей с розмарином, а на десерт — огромная порция мороженого «Динамо» от «Бена и Джерри». «Ладно, мы поняли, что ты обжора, — но зачем трезвонить на весь свет об этом?» — спросите вы. Но тот вечер был для меня по-своему выдающимся. Прежде всего, в прошлом году я вообще не ставила елку, чем изрядно огорчила маму и папу. Я подумала: зачем заморачиваться? Я живу одна. Никто ее не увидит. Крутишься как белка в колесе, украшаешь квартиру — а через несколько недель приходится все убирать. Это казалось мне бессмысленной тратой времени, а драгоценные сэкономленные часы я проводила, слоняясь по квартире в слезах и спрашивая себя, зачем вообще жить. В этом году я впала в другую крайность. Внутренняя доктор Дж. пыталась заявить протест, но я сказала ей: знаете, иногда философия «все или ничего» — то, что нужно человеку. Я раздобыла самую большую елку, какую только можно было впихнуть в мою крошечную гостиную, она доставала почти до потолка, и накупила самых красивых игрушек. Я поставила елку, когда до Рождества оставалось еще порядочно времени, чтобы как следует ею насладиться. Чуть позже я пригласила подружек выпить вечерком глинтвейна со сладкими пирожками, полюбоваться елкой и посмотреть «Эту прекрасную жизнь» [32] Классический фильм (1946) Фрэнка Капры; в Америке и Британии его традиционно показывают под Новый год. .

Мой вечер чревоугодия был особенным еще и из-за собственно чревоугодия. За те три года, что я прожила в этой квартире, я ни разу не приготовила нормального ужина — если не считать вечеров тайской кухни для друзей. Я не готовила для себя, перебиваясь едой из кафе на вынос, чипсами и иногда — когда совесть замучает — салатами, супчиками и фруктовыми коктейлями.

Идя на кухню за второй порцией мороженого, я вдруг осознала, что редко получала столько удовольствия от еды. Психотерапия помогла мне повзрослеть, но во многих отношения я снова чувствовала себя ребенком. Простейшие вещи, которые давно должны были мне приесться, я встречала с радостным изумлением. Например, недавно мы вместе с Льюисом рисовали, и я удивлялась даже больше его, наблюдая, как синий и красный, смешиваясь, дают фиолетовый, а красный и желтый превращаются в оранжевый.

— Ты только посмотри! Невероятно. Невероятно.

Он озадаченно на меня взглянул, а я сказала:

— Подожди, вот откроешь это для себя во второй раз…

Позже в тот вечер я взяла записную книжку, где описывала свой «путь к выздоровлению», и посмотрела в самое начало.

Первая запись представляла собой бессвязный поток сознания на двенадцать страниц. Я настрочила это в лондонском аэропорту, глотая джин-тоник, разбавленный слезами. Помимо прочего, я излагала свои аргументы против психотерапии: «Уж конечно, никто никогда не сможет узнать человека лучше, чем он сам; чужак не вправит тебе мозги так, как ты можешь вправить их себе сама; я знаю себя вдоль и поперек — я копаюсь в себе с ранней юности».