Ксения Васильева - Удар с небес

Так и захолодило меж лопатками, - будто уперлось туда дуло пистолета.

* * *

Казиев мчался так, что не заметил Тинку, которая как потерянная бродила по чахлому скверику, с тремя хилыми березками.

Она крикнула ему вслед - Тим! Но он не услышал.

Идея, однажды приходившая ему в голову, снова завертелась в мозгу. Можно продумать и другие. Но - потом.

27. СЛАВИНСК.

Ангел стояла у замызганного вагонного окна и смотрела, как прощаются люди через окна вагонов.

Губами, руками что-то выписывают, рисуют, пытаются объяснить нечто совершенно необходимое, досказать то, что не было сказано дома.

На самом-то деле все по двадцать раз сказано, но стоять и смотреть друг на друга в молчанку, - как бы неудобно, даже с близкими родственниками.

Ангела никто не провожал. И хорошо!

Хотела поехать Алена ( Тинка куда-то опять исчезла), но Ангел отказала ей.

Алена взяла слово, что к Новому Году Ангел приедет к ним, - она включает Ангела в расчет гостей.

От Ангела она ждет мамины малосольные огурцы, - таких Алена нигде больше не пробовала, помнила.

Пока Ангел собиралась ни о чем ТАКОМ не говорили. О чем говорить? Все ясно.

Макс куда-то испарился... Даже не попрощались они. Зачем? Ему это надо?

Старик отдал паспорт, она ему - часть рукописи и письма.

Он не сердился, был грустный, как ни странно, и дал ей триста долларов, сказав, чтобы она возместила матушке свое воровство.

Ангел ни о чем его не спрашивала, он ей ничего не рассказывал.

Чужая она приехала, чужой и уезжает.

Поезд тронулся, замелькали грязные подъездные пути к столице, серые домишки, чахлая растительность, помойки...

Дальше, - там, где есть природа и воздух, - пойдут дворцы новых русских и разных высоких персон.

Она вошла в купе, легла на верхнюю полку и проспала до Славинска.

Воскресенье. Она специально так подгадала, чтобы сразу всех увидеть и со всем разобраться.

И с матушкой, и с отцом, и с бедным Леонид Матвеичем, рукопись которого она везла.

Ангел постарается нанести Матвеичу чего-нибудь обнадеживающего, нельзя же человеку столько времени голову морочить и - ничего, пустота.

Осень подступила вплотную...

С нею придет неизбывная тоска в городе Славинске. А в Москве никто толком и не вспомнит Ангела.

И хороша же она будет, когда явится как деревенская родственница на Новый Год с огурцами, грибами и другими солениями-варениями, в мешке через плечо! Хороша!

Ни на какие Новые Года она в Москву не поедет.

Никогда.

Во двор своей пятиэтажки она вошла как в чужой. И как на чужую загляделись и зашептались бабки, сидящие у всех четырех подъездов.

Только одна, самая востроглазая, выкрикнула, - да это Зойки и Володьки девка! Которая в Москву сбежала и деньги ещё скрала, мать-то как выла!

... Ну, как говорится, началось, подумала Ангел и злобно глянула на старушку, но та глаза не отвела, а нахально, с улыбочкой, продолжала смотреть. Остальные сделали вид, что ничего не слышали и не знают.

Вот так и будет.

Одни будут гадости в глаза говорить, - да чего там, "гадости"! правду! Другие за спиной шептаться. Что лучше и что хуже

- неизвестно.

В квартиру она вошла до странности незаметно, - проскользнула к своей двери и открыла её. Немая сцена как в "Ревизоре".

За столом, накрытым к выпивке, с селедочкой и лучком, с горячей картошечкой и знаменитыми малосольными огурцами, - посередине красовалась литровая бутыль водки, - сидели все трое, кого она, Ангел, обидела и обманула: мать, отец и Леонид Матвеич.

Она бросила рюкзак в угол, достала из внутреннего кармана триста баксов, положила их на стол и сказала, - принимаете, про - щаете, блудную дочь или как?

Отец молчал, явно наливаясь злобой, - он уже "принял", это было заметно по его красному лицу и яркости синих глаз, которые будто плавали в маленьких озерцах воды.

Он ещё свое слово скажет, это не ходи к гадалке!

Матушка охнула и боязливо глянув на мужа, все же встала за столом, и сказала, проливая светлые слезы, - дочушка моя, родимая, вернулась, и денежки привезла, да сколько! Я же говорила, не за так она в Москву поехала! Что ей здесь...

- Заткнись! - Грохнул кулаком по столу папаша, - мы ещё с ней поговорим, что она там заработала и где!

Леонид Матвеич молчал, улыбался пьяноватой улыбкой и в глазах его была сплошная доброжелательность и никаких вопросов.

Вся эта картина так диранула Ангела за сердце, что она кинулась в ноги матушке, положила голову ей на колени и заплакала и зашептала, прости меня, мамочка, прости меня, дуру, если можешь...

А сама думала, что, сложись по-другому её обстоятельства в Москве, она бы ещё год-два, а может и никогда, не приехала сюда.

Посылала бы деньги, - это да, но что деньги по сравнению с самой дочечкой, которая вот она, здесь, рядом.

- Ну что вы так Ангелку принимаете! - загудел Леонид Матвеич,

- ей с дороги умыться да за стол. А мы послушаем, чем Москва дышит! А то один орет, другая нюни пустила... Вы чего?

И как-то все стало на свои места, как всегда бывало, когда Леонид Матвеич брал бразды в свои руки.

Учитель, - одно слово.

С прежним обожанием смотрела на него Ангел. Только свербило на сердце, что ничего хорошего она ему сказать не может.

Он, кажется, и сам понял это, но смотрел на Ангела добро и с любовью. Знал он эту Москву, столицу нашей Родины!

Ангел сейчас остро почувствовала, что не усидит она в родном дому, уедет. Не в Москву, так в Питер или работать за границу, нянькой, кем угодно, чтоб заработать денег, а там купить в Москве скромную квартирку, и быть на равных со всеми. И дружить с кем хотеть.

Дружить ей хотелось с Аленой, а любить - Макса.

Но то заоблачные мечты.

Папаша больше не стал собачиться, матушка утерла слезы, лишь подшмыргивала изредка носом, улыбался Матвеич.

За столом стало как бы и весело.

Ангел сказала, что приехала насовсем, но к Новому Году её ждут, что Леонид Матвеич получит от Казиева письмо, не успел написать, все работа, работа...

В общем красно врала, как она умела, а матушка все разглаживала рукой деньги, привезенные дочкой, - они для неё были и не деньги, а символы. Честности, заботы и любви дочери.

Знали бы они, что их дочери пришлось пережить!

А что если рассказать о Сан - Тропе?..

- Я ведь во Францию летала, в Ниццу, прожила три дня на курорте, сказала Ангел и оглядела всех.

Матушка побелела, ей, конечно же, представился какой-нибудь хлыщеватый господин, который возил с собой её дочечку...

Леонид Матвеич загорелся весь, чуть не подпрыгнул на стуле, при его-то толщине!

- Расскажи, чего же ты молчала! В подробностях.

Он не был ни завистливым, ни злым, - он был почти святым, а может, и вовсе святым, - пьющим и курящим, и иной раз пуляющим матерком, - как бывает на Руси. Такая уж она, Русь-матушка!