Мэри Брэддон - Аврора Флойд

Люси смотрела на все это с безмолвным удивлением. Могла ли женщина, когда-то любимая Тольботом Бёльстродом, унизиться до этого? Счастливая жена белокурого йоркширца (самые дорогие ее желания сосредотачивались на ее тезке, гнедой кобыле, которая должна была отличиться на весенних скачках) интересовалась новой конюшней, говорила о каких-то таинственных, но, очевидно, важных существах, называемых Скоттом, Фобертом, Чифни и Чаллонером, и, по всей вероятности, совсем забыла, что на свете существует божество с серыми глазами, известное смертным за наследника бельстродского.

Бедную Люси чуть не свели с ума разговоры об этой гнедой кобыле Авроре. Ее водили каждое утро на смотр Авроре и Джону, которые, заботясь об улучшении своей фаворитки, рассматривали животное при каждом посещении с таким вниманием, как будто ожидали, что в тишине ночной совершилось какое-нибудь удивительное физическое преобразование. Стойло, в котором помещалась эта кобыла, день и ночь караулил лучший конюх, а Джон Меллиш однажды даже зачерпнул стакан из приготовленной для кобылы воды, чтобы удостовериться самому, чиста ли хрустальная жидкость, потому что он тревожился, когда приближался важный день, и боялся, не замышляют ли против нее что-нибудь недоброжелательные спортсмены, может быть, слышавшие о ней в Лондоне. Мне думается, что эти джентльмены весьма мало заботились об этой грациозной двухгодовой кобыле, хотя у ней в жилах текла кровь Старого Мельбурна и Западного Австралийца, не говоря ничего о другой аристократии с материнской стороны.

Люси объявила, что эта лошадь — прелестнейшее создание и непременно выиграет множество бокалов и блюд на скачках; но всегда была рада, когда кончался этот ежедневный визит, и старалась быть подальше от этих чистокровных задних ног, которые как будто обладали способностью находиться в одну и ту же минуту во всех четырех углах стойла.

Настал первый день скачек, и половина обитателей Меллишского Парка поселилась в Йорке: Джон с своим семейством в одной гостинице, а конюх с своими помощниками и с кобылой в другой маленькой гостинице.

Арчибальд Флойд старался всеми силами заинтересоваться событием столь интересным для его детей, но откровенно признался Люси, что очень желает, чтобы скачка кончилась скорее и чтобы достоинства гнедой кобылы были решены.

Когда скачка началась, Аврора, отец ее и Люси стояли на балконе, окруженные толпой друзей; мистрисс Меллиш, с карандашом в руке, записывала разные невозможные пари в своем волнении, так что ее записная книга могла бы остаться редкостью в летописях спортсментства.

Джон был внизу, перебегал от весов, где взвешивали жокеев перед скачкой, к тем, кто держал пари, и ухаживал за маленьким бледнолицым мальчиком, который должен был ехать на кобыле, как будто этот жокей был первым министром, а Джон — семейным человеком с полдюжиной сыновей, нуждавшихся в местах.

Я дрожу при мысли о том, сколько пятифунтовых билетов Джон обещал этому бледнолицему юноше, если гнедая кобыла Авроры выиграет приз (какую-то безделицу, около шестидесяти фунтов). Если бы этот юноша не был из того сверхъестественного разряда существ, которые как будто родятся с бесстрастным характером, то его мозг, конечно, перепутался бы от разнообразных и противоречащих распоряжений, которые Джон Меллиш надавал ему в критическую последнюю четверть часа; но, получив рано утром приказание от берейтора не обращать внимания на то, что будет говорить мистер Меллиш, желтолицый юноша имел вид спокойной невинности — на свете есть и честные жокеи — и сел на седло с таким ровным биением пульса, как будто приготовлялся ехать в омнибусе.

Некоторые в это утро находили лицо Авроры Меллиш таким же приятным зрелищем, как и самый гладкий зеленый дерн в Нэвисмэйре. С своей природной живостью, одушевившись сиеной окружавшей ее, она казалась прелестнее обыкновенного, и Арчибальд Флойд глядел на нее с растроганной нежностью, смешанной с признательностью к небу за счастье своей дочери, с признательностью, почти доходившей до страдания. Она была счастлива; она была совершенно счастлива наконец, дитя его умершей Элизы, этот священный залог, оставленный ему любимой им женщиной; она была счастлива, и он мог, зная это, хоть завтра же безропотно лечь в могилу, если бы это было угодно Богу.

Может быть, покажется странным, что мистер Флойд думал об этом во время скачки; но возвышенные идеи западают в душу не в одних только священных местах; часто и среди толпы и суматохи, наши души парят высоко, или переполняются грустными воспоминаниями; случается, и в театре видеть человека с серьезным, рассеянным лицом: окружающее, очевидно, не имеет на него влияния; он, может быть, думает о своей жене, умершей десять лет тому назад; он может быть, вспоминает сцены радости и горя, вспоминает жестокие слова, которых нельзя уже загладить на земле, сердитые взгляды, записанные против него на небесах, между тем как его дети смеются над актером, играющим на сцене. Может быть, он угрюмо думает о неизбежном банкротстве, или наступающем разорении, воображает свидания с своими кредиторами, между тем как его старшая дочь, плачет, смотря на трагическую актрису.

Так и Арчибальд Флойд, пока взвешивали жокеев и записывали пари, наклонился через широкую балюстраду каменного балкона и, смотря на широкий травянистый амфитеатр, думал о своей умершей жене, завещавшей ему эту драгоценную дочь.

Гнедая кобыла Аврора была бесславно побеждена: мистрисс Меллиш побледнела от отчаяния. Джон Меллиш, несколько привыкнув к подобным разочарованиям, ускользнул подальше, чтобы скрыть свою неудачу; но Аврора выронила свою книжечку и карандаш, и, топнув ногою, сказала Люси и банкиру, что, верно, жокей подкуплен, что кобыла Аврора не могла быть побеждена.

Когда она говорила это с щеками, разгоревшимися от гнева, с глазами, сверкавшими негодованием, она увидела бледное лицо и серые глаза, смотревшие на нее с балкона в трех шагах от нее, и через минуту, она и отец ее узнали Тольбота Бёльстрода.

Молодой человек увидел, что его узнали и подошел к ним со шляпой в руке — очень, очень бледный: это навсегда запечатлелось в памяти Люси — и дрожащим голосом поздоровался с банкиром и дамами.

И таким образом встретились они, эти двое «расставшиеся в безмолвии, в слезах», расставшиеся, как они думали, навсегда; и вот на этой пошлой прозаической скачке судьба свела их лицом к лицу.

Год тому назад, как часто в весенние сумерки Аврора Флойд представляла себе возможность встречи с Тольботом Бёльстродом! Может быть, он вдруг подойдет к ней при лунном сиянии, а она упадет в обморок и от волнения умрет у ног его, или они встретятся в каком-нибудь многолюдном собрании: она будет танцевать, смеясь с притворной веселостью, и один его взгляд убьет ее среди ее блистательного величия. Как часто — ах! как часто представляла она себе эту сцену и чувствовала тоску только год тому назад! А сегодня она встретила его в такую пору, когда все мысли ее были устремлены на только что осрамившуюся лошадь. Она сама не знала, что сказала своему бывшему возлюбленному. Аврора Флойд умерла и похоронена, а Аврора Меллиш, критически смотря на Тольбота Бёльстрода, удивлялась, как кто-нибудь мог умирать от любви к нему.