Мэри Брэддон - Аврора Флойд

Джон Меллиш оставил для себя одну комнату в нижнем этаже своего дома, веселую, просторную комнату, с французскими окнами, отворявшимися на луг и открытыми от солнца галереей, обвитой жасмином и розами. Это была очень приятная комната для лета; пол был покрыт индийской циновкой вместо ковра, а кресла были легкие, плетеные.

Над камином висел портрет отца Джона; а напротив этого произведения искусства висел портрет любимой охотничьей лошади этого джентльмена, а над ним пара светло вычищенных шпор, сверкающие колесца которых часто пронзали бока этого верного коня.

В этой комнате мистер Меллиш держал свои хлысты, трости, рапиры, фехтовальные палки, боксерские перчатки, шпоры, ружья, пистолеты, пороховницы, рыболовные снаряды, охотничьих собак. Много счастливых утр провел владелец Меллишского парка в приятном занятии чистить, поправлять, рассматривать все эти сокровища. У него было столько сапог, что их достало бы на половину Лейстершира, а хлыстов его достало бы на всех мельтонских охотников. Окруженный этими сокровищами, точно будто в храме, посвященном божествам бега и охоты, мистер Джон Меллиш держал торжественную аудиенцию с своим берейтором и главным конюхом о делах конюшен.

Аврора имела обыкновение беспрестанно заглядывать в эту комнату, к большому восторгу обожавшего ее мужа, который находил, однако, что черные глаза его божества были ужасной помехою делу; кроме разве только, когда он мог уговорить мистрисс Меллиш присоединиться к рассуждениям и помочь своим могучим разумом совещанию. Она была таким блистательным существом, что казалась сведущею во всяком предмете, о котором говорила, и простодушный йоркширец считал ее и умнейшей, и благороднейшей, и прелестнейшей из женщин.

Мистер и мистрисс Меллиш воротились в Йоркшир немедленно после свадьбы Люси. Бедный Джон беспокоился о своих конюшнях, потому что его берейтор был жертвою хронического ревматизма, а мистер Пастерн еще не прислал сведений о молодом человеке, о котором он говорил на йоркширских скачках.

— Я оставлю Лэнгли, — сказал Джон Авроре, говоря о своем старом берейторе, — потому что он честный человек и его мнение всегда будет мне полезно. Он может с женою занимать по-прежнему комнаты над конюшнями, а новый, кто бы он ни был, может жить в домике привратника на северной стороне Парка. В те ворота никто никогда не ходит, привратника там нет и коттедж заперт уже Два года. Как я желаю, чтобы Джон Пастерн написал!

— А я желаю все, чего желаешь ты, мой драгоценный, — почтительно сказала Аврора своему счастливому рабу.

Весьма мало было слышно о Стиве Гэргрэвизе с того дня, как Джон Меллиш его выгнал из своей службы. Один из конюхов видел его в деревеньке возле Парка, и Стивен сказал ему, что он смотрит за лошадью и экипажем приходского доктора. Стив особенно расспрашивал о мистрисс Меллиш, что Аврора делала и говорила, куда она ездила, кого она видела, согласно ли жила с мужем, так что, наконец, конюх, хотя простой деревенский парень, отказался отвечать на расспросы о своей госпоже.

Стив Гэргрэвиз потирал свои грубые, жилистые руки и хихикал, говоря об Авроре.

— Она очень горда, — бормотал он тем беззвучным шепотом, который всегда казался странен. — Она прибила меня своим хлыстом, но я не сержусь — не сержусь. Она красавица; желаю мистеру Меллишу счастья с его женой.

Конюх не знал, как ему это принять: за комплимент или за дерзость. Он кивнул головою Стиву и ушел, оставив его все потирающим руки и нашептывающим что-то об Авроре Меллиш, которая давным-давно забыла о своей встрече с Стивеном Гэргрэвизом.

И вероятно ли, чтобы она помнила о нем? Вероятно ли, чтобы она пугалась потому, что бледнолицая вдова мистрисс Уальтер Поуэлль ненавидела ее? Сильная своею молодостью и красотой, богатая своим счастьем, защищаемая любовью мужа, как могла Аврора думать об опасности? Как могла она опасаться несчастья? Она каждый день благодарила Бога, что неприятности ее юности прошли и что ее путь в жизни лежал отныне по гладким и приятным местам, где не могло быть опасности.

Люси жила в Бёльстродском замке, приобретая любовь своей свекрови, которая покровительствовала своей невестке с надменной добротой, и приняла краснеющее и робкое создание под свое крылышко.

Леди Бёльстрод была очень довольна выбором сына. Конечно, он мог жениться гораздо лучше относительно положения и состояния, как эта леди намекнула Тольботу, и в своем материнском беспокойстве она предпочла бы, чтобы он женился на ком бы то ни было, только не на кузине этой мисс Флойд, которая убежала из школы и наделала там такого скандала. Но сердце леди Бёльстрод согрелось для Люси, которая была так кротка и смиренна и всегда говорила о Тольботе как о высшем существе, что удовлетворяло материнскому тщеславию ее сиятельства.

— Она имеет к тебе очень приличную привязанность, Тольбот, — сказала леди Бёльстрод, — и для такой молоденькой обещает быть превосходной женой; я уверена, что она гораздо более годится для тебя, чем ее кузина.

Тольбот свирепо обернулся к матери, к большому удивлению этой леди.

— Зачем вы вечно затрагиваете Аврору, матушка? — закричал он. — Отчего вы не можете оставить ее в покое? Вы разлучили нас навсегда — вы и Констэнс и разве этого не довольно? Она замужем, и муж ее живет очень счастливо с нею. Джон ценит ее достоинства по-своему, грубо.

— К чему ты так вспылил, Тольбот? — сказала леди Бёльстрод с оскорбленным достоинством. — Я очень рада слышать, что мисс Флойд переменилась после того, как она была в школе, и надеюсь, что она останется доброю женой, — прибавила леди Бёльстрод с таким выражением, которое показывало, что она не очень надеется на продолжение счастья мистера Меллиша.

«Моя бедная матушка обиделась, — подумал Тольбот, когда леди Бёльстрод величественно вышла из комнаты. — Я знаю, что я отвратительный медведь и что никто никогда не будет любить меня. Моя бедная Люси любит меня по-своему, любит меня со страхом и трепетом, как будто она и я принадлежим к различным разрядам существ. Но, может быть, матушка права, и моя кроткая, маленькая жена лучше годится для меня, чем Аврора».

Итак мы оставим Тольбота Бёльстрода на время довольно счастливым, но не совсем довольным. Какой смертный был когда совсем доволен на этом свете? Всегда находить недостаток в чем-нибудь, всегда иметь неопределенное, неведомое стремление, которое нельзя удовлетворить, составляет часть нашей природы. Иногда действительно мы счастливы; но в самом пылу счастья мы все недовольны, потому что нам кажется тогда, что чаша радости слишком полна и нас охватывает ужас при мысли, что, по причине своей полноты, она может вырваться из наших рук и упасть на землю.