Уильям Локк - Счастливец

Для Поля никакая область не могла быть слишком ослепительной; он создан для великих дел, и сознание его высокой судьбы одновременно и заставляло Джен гордиться, и приводило в отчаяние, но что касалось самой Джен, то ее требования к жизни оставались скромными и трезвыми. Поль был рожден павлином и его удел — блистать сверкающим оперением. Она была скромной галкой и принимала как должное свое положение.

Следует сказать, что Поль предлагал Джен сценическую карьеру не столько потому, что верил в ее дарование, сколько из-за того общественного положения, которое могла дать ей сцена. Однако он, хотя и всячески обласканный девушкой, вместе с которой вырос, понимал существенную разницу между ней и собой. Она была самой милой, самой трогательной и услужливой галкой, какую он когда-либо встречал, однако молодой павлин ни на минуту не забывал, что она всего лишь галка.

Здравомыслие Джен принесло свои плоды следующей весной, когда ей пришлось самой заботиться о средствах к существованию. Ее мать умерла, лавчонка была продана, и тетка в Крикльвуде предложила Джен кров при условии, что она будет оплачивать свое содержание. Джен вскоре смогла выполнить это условие, найдя место в конторе в Сити.

Дело было трудное, а вознаграждение небольшое, но девушка обладала мужественным сердцем и высоко держала голову. По ее простой философии жить — значило работать, мечты же были случайной роскошью.

Смерть матери причинила Джен большое горе, потому что она была очень привязчива, а разлука с Полем казалась ей непоправимой катастрофой.

— Хорошо, что ты с ним покончила, — сказала ее тетка, — а то могла бы наделать глупостей из-за молодого актеришки с красивой рожицей. Я не доверяю этому народу.

Джен была слишком горда, чтобы отвечать.

В последний вечер, проведенный вместе на Барн-стрит, они сидели вдвоем в маленькой комнатке позади лавчонки, как привыкли сидеть все последние шесть лет. Это была единственная семья, какую имел Поль, и распад ее и он принял как трагедию. Они сидели за столом, на старом диване, набитом конским волосом, очень грустные, держась за руки. Она печалилась при мысли, что его желания не будут исполняться в новой квартире. Он не думал о грядущих неудобствах: что в них? Он мужчина и может переносить их. Непоправима будет утрата ее самой. Она вздохнула: он скоро забудет ее. Он всеми богами клялся в вечной памяти. Когда-нибудь театральная красавица похитит его. Он засмеялся такому абсурду. Джен всегда будет его поверенной, его наперсницей. Хотя они и не будут жить под одной кровлей, но смогут встречаться и проводить вместе долгие и радостные часы. Джен горестно заметила, что только по воскресеньям, так как их рабочие часы не совпадают. «А ведь ты не можешь отдать мне все твои воскресенья в году», прибавила она. Поль уклонился от этой мрачной темы и, чтобы утешить ее, стал горячо говорить о будущем, когда он достигнет величия. Он даст ей прекрасный дом с экипажами и слугами, и ей не придется работать.

— Но если тебя не будет при этом, на что мне все эти прекрасные вещи? — сказала она.

— Я буду навещать тебя, мой дорогой глупыш! — отвечал он.

Когда они расставались на ночь, Джен пылко обвила его шею руками.

— Не забывай меня совсем, Поль, это разобьет мое сердце! У меня нет никого кроме тебя, с тех пор как бедная мама покинула нас.

Поль поцеловал ее и повторил клятвы. Он не клялся, что заменит ей мать, но сердцу девушки показалось, что он обещал ей именно это. Маленькая девочка ждала в его голосе нотки, которая так и не прозвучала…

Девяносто девять из ста юношей, держа в объятиях хорошенькую и милую им девушку, потеряли бы голову (и сердце) и поклялись бы именно так, как того хотелось бы девушке. Но Поль был другим, и Джен, к великому своему огорчению, знала это. Он вовсе не был лишен темперамента. Но он жил, погруженный в свои мечты, и Джен помещалась только на окраине его царства. В сердце его, окутанная в аметистовый туман, сквозь который просвечивали лишь алмазы ее диадемы, жила несравненная принцесса его королевства, у ног которой он стоял на коленях, лобызая кончики ее розовых пальчиков. И как в голову ему никогда не приходило поцеловать кончики пальцев Джен, так никогда не воображал он себя влюбленным в Джен. Поэтому, держа ее в объятиях, он крепко и по-братски сжимал ее, но поцеловал целомудренным поцелуем Адониса. Конечно, он никогда не забудет ее.

Джен легла в постель и выплакала в подушку горе своего сердца. Поль тоже спал очень мало. Распад очага уносил с собой много дорогих и милых сердцу вещей, он знал, что жизнь его станет беднее. И еще раз поклялся самому себе, что никогда не предаст Джен.

Пока Поль был в Лондоне, он старался видеть ее возможно чаще и приносил в жертву этим свиданиям не одну прекрасную экскурсию с товарищами по театру. Джен чувствовала его внимание и была ему благодарна изо всех сил своей девической души. Вступив в мир борьбы за существование, она очень скоро перестала быть ребенком и как женщина упивалась рассказами великолепного юноши о грядущих чудесах. Никогда больше она не бросалась в его объятия, и он никогда больше не называл ее «своей дорогой глупышкой». Джен неясно сознавала перемену, хотя и знала, что в мире для нее не существует другого мужчины, кроме Поля.

А затем Поль уехал.

Четыре года Поль был на сцене. Эти годы имели так же мало влияния на его последующую жизнь, как годы, проведенные в Блэдстоне и в мастерских художников. Он был человек, рожденный быть королем. Только достижение королевства имело цену. Промежуточные стадии не шли в счет. Это был период борьбы, лишений и — в отношении самой сцены — разочарований. По истечении первого года богиня Фортуна, еще менее постоянная в царстве театра, чем в иных местах, покинула Поля. Лондон не нуждался в его услугах, в особенности когда он выразил претензию играть роли. Ему даже отказали в привилегии посещения театров и изучении сценического искусства. Он отправился в провинцию, где было больше простора для его вожделений. Часто он оставался без ангажемента и в эти дни досуга проедал свои сбережения. Он познал горечь темных лестниц агентств и мрачных бюро по найму.

Поль смирился с вялыми репетициями, часами ожидания своего маленького выхода и неспособностью придать обыденным словам ту особую интонацию, которую требовал не в меру взыскательный автор. Он освоился с долгими и голодными воскресными поездками по железной дороге, когда все благочестивые рестораны заперты; с гастролями в таких маленьких городишках, как Блэдстон, где он и трое или четверо других актеров труппы делили одну тесную театральную уборную; с грязными театрами, с непрерывными мелкими интригами и ссорами плохо оплачиваемой странствующей труппы. Лишения мало действовали на Поля, он никогда не знал роскоши и то, что выпадало на его долю, было все же благополучием в сравнении с тем, что сталось бы с ним, если бы Барней Биль не похитил его. Он никогда не жаловался на жесткую постель или плохо приготовленную пищу, на переполненные и душные артистические уборные, но ему всегда казалось абсурдом, что так может продолжаться судьба того, кому предопределено величие. Был какой-то перерыв в работе судьбы. И это удивляло его.