Уильям Локк - Счастливец

— Нет, — сказал Поль с уверенным тактом. — Я исчерпал все свои средства. Это глупая история потерь и всяких убытков — я не должен говорить вам о ней. Я думал, что явлюсь в Лондон с традиционным полусовереном в кармане, — он улыбнулся мимолетно, — и буду искать счастья. Но я заболел и остался у ваших ворот.

— А теперь, когда вы выздоровели, вы собираетесь продолжать в том же духе?

— Конечно! — отрезал Поль, и все воинственные и аристократические инстинкты вернулись к нему. — Почему бы нет?

В его глазах уже не было слез, и они со сверкающим бесстрашием смотрели на мисс Уинвуд. Он подвинул кресло.

— Не сядете ли вы, мисс Уинвуд?

Она села. Он сел рядом с ней. Перед тем, как заговорить, она резко, мужским движением, захлопнула свой веер.

— Что вы собираетесь делать?

— Заняться журналистикой. — Он действительно думал об этом.

— Есть у вас какие-нибудь ходы?

— Никаких, — рассмеялся он. — Но я вскрою эту устрицу.

Мисс Уинвуд взяла папироску из стоявшего рядом серебряного ящичка. Поль поспешил дать ей огня. Она молча затянулась несколько раз.

— Я задам вам оскорбительный вопрос, — проговорила она наконец. — Во-первых, я деловая женщина, затем у меня брат и дядя со склонностью к перекрестным допросам, и хотя меня эта склонность возмущает, все же избавиться от нее я не могу. Ответите ли вы мне, почему вы отправились сегодня, — она остановилась, — заложить ваши часы и цепочку, вместо того чтобы дождаться, пока приедете в Лондон?

Поль развел руками:

— Почему?.. Ваши слуги…

Она бросила только что закуренную папироску в камин, встала с пылающим лицом и положила руки ему на плечи.

— Простите меня, я знала это. Но теперь у меня есть подтверждение. Часы и цепочка сэра Федериго, не так ли?

Запомните, те, кому приходится судить эту чувствительную женщину сорока трех лет, что она влюбилась в Поля самым безупречным образом, и если женщина этого возраста не может влюбиться в юношу чисто материнской любовью, то что в ней хорошего? Она стремилась доказать, что ее многогранный кристалл излучает чистый свет каждой своей гранью. Для нее было большой радостью поворачивать его и наслаждаться чистотой его сияния. Было также много сострадания в ее сердце, той жалости, которую женщина может испытывать к подобранной ею раненой птице, отогретой на груди. Урсула боялась выпустить свою птичку на зимний холод.

— Брат и я, мы говорили о вас, он тоже друг вам, — сказала она, вставая. — Как вы посмотрели бы на то, чтобы остаться с нами?

Поль поднялся.

— Что вы хотите сказать? — спросил он. У него дух захватило от блеснувших ослепительных и неожиданных возможностей.

— На положении личного секретаря; разумеется, с приличным окладом. Мы не могли найти никого подходящего с тех пор, как мистер Кингхорн покинул нас весной. Он избран в парламент от Ремингтона на дополнительных выборах, и мы немало намучились с секретарями и переписчицами. Я не навязываю вам этого, — сказала она, чтобы дать ему время на размышление, так как он уставился на нее с приоткрытым ртом, тяжело и быстро дыша. — Я не стала бы делать это предложение, если бы оно не открывало вам широкий путь. Вы проникнете в самую гущу общественных дел, а честолюбивый человек может найти при этом стезю, которая приведет его куда надо. Мне уже довольно давно пришла в голову эта мысль, — она улыбнулась. — Но я только сегодня поговорила о ней с братом, он был занят, и я собиралась еще поговорить с ним, чтобы точнее выяснить все: обязанности, вознаграждение и тому подобное, прежде чем сделать вам предложение. Я собиралась написать вам, когда все было бы выяснено и решено. Но, — она замялась, — я рада, что не сделала этого. Насколько же проще по-дружески решить все в личной беседе. Теперь что вы скажете?

Поль встал, скрестил руки и снова стал смотреть в огонь.

— Что я могу сказать? Я могу только стать на колени перед вами, а это…

— А это было бы очень романтично и совершенно нелепо, — перебила его Урсула, смеясь. — Словом, решено. Завтра мы можем обсудить детали. — Она встала и протянула руку. — Покойной ночи, Поль.

Он низко склонился: — Моя дорогая леди, — сказал он тихо и отворил дверь, чтобы дать ей пройти.

Потом дико всплеснул руками, громко засмеялся и в возбуждении зашагал по комнате. Все, на что он надеялся и к чему стремился, стояло теперь перед ним. Он никогда не мечтал о такой внезапной перемене судьбы. Теперь действительно великие дела, для которых он был создан, лежали перед ним. Странными, но верными путями судьба вела его вверх. Случай способствовал ему. Его бедность стала почестью, трижды благословенная залоговая квитанция — дворянской грамотой. Его королевство лежало перед ним, сверкая сквозь туманы пурпуровыми вершинами. И он войдет в него как человек, который пробудит Англию.

Поль был охвачен трепетом. Его честолюбивые мысли не были больше безрассудным сном. Мир внезапно становился реальным. И в центре его стояла эта удивительная, прекрасная, драгоценнейшая леди с ее проницательным умом, нежной дружбой и горячей добротой. С восторгом посвящал он себя служению ей.

Несколько времени спустя Поль сел и достал из кармана агатовое сердечко, подаренное ему двенадцать лет тому назад его первой богиней. Что-то стало с ней? Он не знал даже ее имени. Но какое счастье было бы встретить ее во всей полноте своего величия, показать ей агатовое сердечко и сказать: — Я всем обязан вам!

Ей одной из всех смертных он открылся бы.

Потом он стал думать о Барнее Биле, который помог ему выйти на дорогу; о Раулате, славном малом, уже умершем, и о Джен, которую он потерял. Ему хотелось написать Джен и сообщить ей удивительные новости. Она поняла бы… Ладно, ладно! Пора было ложиться спать.

Поль встал, потушил свечи и прошел в свою комнату. Но, проходя по большому, молчаливому дому, он чувствовал, несмотря на благость судьбы, глубокое душевное одиночество; и то, что он потерял Джен, раздражало и мучило его. Какое письмо он написал бы ей! Он никому не мог высказать того, что переполняло его сердце, кроме Джен. Зачем он потерял Джен? Будущий спаситель Англии томился по Джен.

Однажды утром Поль с пачкой бумаг в руке вошел в свою уютную комнату в Дрэнс-корте бодрой походкой, приблизился к длинному — кромвелевскому — письменному столу, поставленному в оконной нише, и сел за свою корреспонденцию.

За окном бушевала непогода, о чем можно было судить по пляске желтых буковых листьев, но внутри комнаты большой огонь, пылающий в камине, турецкий ковер, дорогие меццо-тин-тинто [29] Гравюры, выполненные в «черной манере» (один из старинных способов изготовления форм глубокой печати на металлических пластинах). восемнадцатого века на стенах, удобные кожаные кресла и книжные шкафы создавали атмосферу тепла и уюта. Поль закурил папиросу и принялся за стопку нераспечатанных писем. Под конец в руки его попал плотный конверт, узкий, нежно пахнущий, с короной на клапане. Он вскрыл его и прочел: