Уильям Локк - Друг человечества

Вид у него был настолько растерянный, а голос звучал так жалобно, что Турнер почувствовала к нему презрительное сострадание. К тому же ее умелые женские руки давно чесались внести порядок в этот хаос, сотворенный мужчиной.

— Выбросьте все из чемоданов — я уложу вам вещи, — решительно сказала она, махнув рукой на приличия. Но, приглядевшись, в ужасе всплеснула руками. Рубашки у него были уложены вперемежку с ботинками, верхняя одежда свернута в клубок, в воротнички всунута губка, колодки лежали отдельно от ботинок на ничем не обернутом флаконе с шампунем; щетки он засунул в карман чемодана вместе с коробкой зубного порошка, от которой уже отскочила крышка. Встряхнув его костюм, Турнер нашла в нем пару полотенец, принадлежащих отелю и неизвестно как туда попавших. Она показала их Септимусу, строго заметив:

— Не удивительно, что ваши вещи не входят в чемодан, если вы засовываете туда гостиничное белье. — И она швырнула полотенца в угол.

Через двадцать минут все было уложено — разумеется, не хуже, чем это делал Вигглсвик. Септимус смущенно поблагодарил ее.

— На вашем месте, сэр, я бы сейчас же поехала на вокзал и сидела там на чемоданах до приезда моей госпожи.

— Пожалуй, я так и сделаю, — ответил Септимус.

Турнер вернулась к Зоре раскрасневшаяся и взволнованная.

— Если вы думаете, мэм, что мистер Дикс поможет нам в дороге, то очень заблуждаетесь. Он потеряет и свой билет, и багаж, и сам потеряется, а мы вынуждены будем его искать.

— Мистера Дикса нужно воспринимать иначе — с юмором, — сказала Зора.

— У меня нет охоты никак его воспринимать, мэм. — И Турнер презрительно фыркнула, как и полагалось столь добродетельной особе.

Зора нашла Септимуса ожидающим ее на вокзале в обществе Клема Сайфера, который преподнес ей букет роз и пачку иллюстрированных изданий. Септимусу он на прощание подарил огромную банку своего крема, которую тот уныло прижимал обеими руками к груди. Сайфер же позаботился и об их багаже. Его громовой голос разносился по всему вокзалу. Септимус смотрел на него с завистью, удивляясь, как это он осмеливается так командовать французскими железнодорожными служащими.

— Если бы я вздумал здесь так распоряжаться, они бы меня арестовали. Я как-то попробовал на улице вмешаться в одну историю…

Зора не дослушала, чем закончилась его попытка. Все ее внимание до последнего звонка было поглощено Сайфером.

— Ваш адрес в Англии? Вы мне еще не дали его.

— Пишите: Нук, Нунсмер, Суррей — мне перешлют.

— Нунсмер? — он задумался, стоя с карандашом в руке и глядя на Зору, уже стоявшую в рамке вагонного окна. — Нунсмер! Я знаю это место. В прошлом году едва не купил там усадьбу. Нужна была такая, где лужайка доходила бы до железнодорожного пути. Мне указали одну.

— Пентон-Корт?

— Да, кажется. Да, да, именно так.

— Она до сих пор еще не продана.

— Завтра же куплю ее.

— Отправление! — крикнул кондуктор.

Сайфер протянул руку.

— До свидания! Помните же: мы друзья. Я никогда не говорю то, чего не думаю.

Поезд тронулся. Зора села напротив Септимуса.

— Он действительно способен это сделать, — проговорила она задумчиво.

— Что?

— Так, одну нелепость. Ну, расскажите мне, что у вас вышло на улице.

В Париже Зора сразу перешла к спокойному образу жизни, чуждому всяких приключений, очутившись в объятиях американского семейства, состоявшего из отца, матери, сына и двух дочерей. Календеры были богаты и не искали иных путей, кроме проторенных обутыми в золото ногами их предшественников. Женщины были прелестны, образованны и большие охотницы до новых впечатлений. К таким впечатлениям относилось и знакомство с Зорой, в которой, помимо яркости, замечались и полутона — наследие более старой, европейской цивилизации. Мужчины оба, отец и сын, были от нее в восторге. К тому же проводить время только со своими скучно, и общество Зоры вносило известное разнообразие в их жизнь. Они все вместе завтракали и обедали в дорогих модных ресторанах на Елисейских полях и в Булонском лесу; вместе ездили на скачки, бродили по парижским улицам и площадям. А после театра посещали кабачки Монмартра, где встречали других американцев и англичан, и возвращались домой в приятной уверенности, что познакомились со злачными местами Парижа. Побывали они, разумеется, и в Лувре, и у гробницы Наполеона. Жили все в Гранд-отеле.

С Септимусом Зора виделась редко. Он знал иной Париж, причудливый и странный, и жил в какой-то маленькой гостинице, название которой Зора никак не могла запомнить, на противоположном берегу Сены. Она представила его Календерам, и они готовы были принять его в свой кружок, но Септимус пугливо их сторонился: шесть человек сразу — это было для него многовато; когда они говорили все вместе, он, ничего не понимая, нервничал, терялся, путал лица. Бесперый сыч растерянно хлопал глазами в обществе, совсем как настоящий, с перьями, при дневном свете. Вначале он принуждал себя ради Зоры.

— Послушайте, надо же и вам побыть на людях, повеселиться! — воскликнула однажды Зора, когда он стал отговаривать ее ехать с американками в Версаль. — Вы все боитесь утратить в себе человеческое. Вот вам и случай увидеть людей.

— Вы полагаете, мне это полезно? — серьезно спросил он. — Ну хорошо, тогда я еду.

В Версале, однако, они потеряли его, и в их кружке он больше не появлялся. Что Септимус делал один в Париже, Зора не могла себе представить. На Севастопольском бульваре с ним как-то столкнулся товарищ по университету — один из тех, которые его дразнили.

— Постой! Да это Сыч. Что ты тут делаешь?

— Так, ничего. Кричу, — ответил Септимус.

Зоре он и этого не рассказал. Однажды он вскользь обмолвился, что у него в Париже есть друг, с которым он видится. Но когда Зора поинтересовалась, где живет его друг, он как-то неопределенно указал рукой на восток и сказал: «Там». Зора решила, что этот друг из тех, которыми нет оснований гордиться, так как Септимус, во избежание дальнейших расспросов, тут же заговорил о цене на окорока.

— Разве вы собираетесь покупать окорок? — удивилась Зора. — Что вы с ним будете делать?

— Ничего. Просто, когда я вижу окорока, висящие в лавке, мне всегда хочется их купить. Они так блестят!

Зора женским чутьем угадала, что за этим скрывается какая-то тайна, но минуту спустя Календеры увезли ее куда-то. Только значительно позже она узнала, что его друг — старая женщина, торговавшая овощами на площади Республики. Септимус был с давних пор с ней знаком, и когда его приятельница тяжело заболела, носил ей цветы и пирожные, кормил ветчиной и платил за ее лечение. Но об этих подвигах милосердия Зора ничего не знала.

Затем они совсем перестали видеться. Шли дни, а он не появлялся. И Зоре недоставало его. Жизнь бок о бок с Календерами напоминала поездку в курьерском поезде. Поболтать с Септимусом для нее было все равно что отдохнуть часок — общение с ним действовало на нее успокаивающе. Она начала всерьез беспокоиться. Уж не попал ли он под омнибус? Только изо дня в день повторяющееся чудо могло уберечь его на улицах большого города.