Тони Парсонс - One for My Baby, или За мою любимую

Моя мама обожает школу Нельсона Манделы. Причем совершенно искренне. Ей нравится перебрасываться шутками с другими женщинами, работающими на кухне. Она любит по утрам выходить из дома с чувством, что начинается полный смысла трудовой день. Но больше всего в своей работе мама любит детей.

Это я назвал их «детьми», хотя многие уже переросли своих родителей и говорят нормальным баритоном. Что касается их моральных устоев, то они родную бабушку продадут за щепотку «травки». По крайней мере, так считаю я сам. А вот моя мама полагает, что плохих детей просто не существует.

Она обращается к ним «мои деточки» и обожает их, несмотря ни на что. Они отчаянно дерутся и грязно ругаются. Наверное, их вовсе не стоит так обожать. Но мама упорно продолжает называть их «мои деточки».

Правда, когда они выстраиваются в очередь за котлетами и картошкой, она не позволяет им дерзить. В школьной столовой мама не допускает грубых выражений. Она даже запрещает им задираться между собой (хотя в другое время считает, что уж пусть лучше сами передерутся, чем обидят несчастных учителей с их грошовой зарплатой).

Моя мама славится смелым и решительным характером. Она может, например, при помощи своей поварешки (или как там правильно называется этот огромный половник, которым размешивают жидкую овсянку?) разогнать дерущихся на школьной площадке мальчишек. Сколько раз я укорял ее за подобное безумие. Ведь это опасно — ее могут покалечить, не желая того. Но она меня не слушает. Моя мама невысокая, очень серьезная женщина. И очень упрямая.

Она работает в школе Нельсона Манделы уже почти двадцать лет. А это означает, что существуют мужчины и женщины средних лет, которые помнят ее до сих пор. Когда мы идем по улице, к нам иногда подходит какой-нибудь толстяк с пивным животиком, который обращается к ней: «Здравствуйте, миссис Бадд, вы меня помните?»

— Он тоже когда-то был среди моих деточек, — поясняет в таких случаях мама.

Я не понимаю, как она может относиться к ним с такой нежностью. Видимо, потому, что в ее душе хранятся неиссякаемые запасы любви. Просто она способна любить гораздо больше и сильнее, чем это требуется нам с отцом.

Пока я рос, матери пришлось пережить несколько выкидышей. Правда, об этом мы никогда не говорили. Однако я хорошо помню, как тяжело переживала эти печальные события моя семья.

Не знаю конкретно, сколько раз это происходило, но уж точно больше одного. Помню, что в детстве нередко слышал о том, что у меня скоро появится маленький братишка или сестренка. Причем узнавал я об этом не от родителей. После первого выкидыша они стали осторожными. Зато тетушки и соседки, увидев меня, загадочно улыбались и заводили туманные разговоры о том, что в скором времени в нашей семье появится некто, за кем я буду ухаживать.

Тогда я ничего не понимал. Я не мог разгадать их таинственных взглядов и намеков и не мог себе представить, в каком состоянии должен находиться человек, чтобы за ним приходилось постоянно ухаживать. Нет, мой детский ум не мог этого постичь.

Уже позже, когда я увидел, как мать безутешно плачет на ступеньках нашего маленького домика, где я вырос, да еще без всякой видимой причины, я начал кое о чем догадываться. Особенно после того, как заметил, что мой отец пытается ее утешить. Примерно в то же время загадочные намеки соседок внезапно прекратились. Нет, у меня не появится ни братик, ни сестричка. Мои родители больше не смогут иметь детей. Никогда.

Я иногда раздумывал над тем, куда подевались мои нерожденные братики и сестрички. Может, они сейчас находятся на небесах? Я старался мысленно представить их себе, но мне они никогда не виделись реальными детьми. Нет, они совсем не походили на моих одноклассников или на братьев и сестер моих приятелей.

Эти нерожденные дети представляли собой, скорее, некую идею, несбыточное желание, о котором сначала долго думали, а потом отложили в сторонку. Но я хорошо запомнил, как рыдала мама на ступеньках лестницы, как разрывалось от боли и горя ее сердце. Я помню, что она плакала так, будто эти нерожденные дети были такими же реальными, как я сам.

Она очень любила меня. И моего отца. Это ей здорово удавалось. Когда для нас наступали трудные времена — отец писал свою книгу и работал полный рабочий день, я потерял Роуз, — мама всегда утешала и успокаивала нас.

И не важно, сколько любви она отдавала нам с отцом, я всегда чувствовал, что потенциал ее нежности огромен. Нет, я не хочу сказать, что именно по этой причине мама работала в столовой школы Нельсона Манделы. Но из-за неиссякаемого источника любви, который бьет в ее сердце, она и смогла относиться ко всем отвратительным и жутким детишкам этой школы с истинной нежностью и проявлять о них столь искреннюю заботу…

— Мы устроим ему настоящий день рождения, — решительно произносит мама, надевая пальто. — Только ничего не рассказывай бабушке. И Лене тоже. И разумеется, ему самому.

— Ну, я даже не знаю, мам…

— Такой праздник обязательно пойдет ему на пользу, — уверенно говорит она, и на секунду передо мной предстает отважная женщина, которая в свои пятьдесят четыре года еще способна усмирять на школьной площадке разбуянившихся подростков-хулиганов.

У моего старика, видимо, работа идет плохо.

Когда дела отца шли на лад, дверь в его кабинет была закрыта, а из его стереосистемы доносилась громкая музыка. Причем всегда одна и та же — музыка его школьных времен, полная одновременно и глубокой меланхолии, и необузданной энергии. Именно это слушала молодежь Америки тридцать лет назад.

Если работа у отца шла гладко, он заводил любовные песни того времени, когда ему самому было двадцать с небольшим. Он любил слушать «Фор Топс», Дайану Росс и «Сьюпримс», «Темптейшнс», Смоки Робинсона, «Мираклз» и Стиви Уандера. Но теперь что-то у него там застопорилось, а может, работа и вовсе встала, поскольку из комнаты не доносится ни звука. Полная тишина.

Иногда у меня появляется возможность посмотреть на то, как отец сидит за своим столом с включенным компьютером и пачкой писем. Читатели продолжают писать автору о том, как им понравились «Апельсины к Рождеству», как они смеялись и плакали над книгой, которая напомнила им историю собственных семей. Казалось бы, что письма, которые отцу передает издатель, должны вдохновить его на новые творческие подвиги. Но нет, почему-то от них он начинает еще больше испытывать тяжесть бремени, которое лежит на его плечах, и ему становится еще труднее писать свою следующую книгу.

В последние дни отец почти не бывает дома. По утрам он отправляется в тренажерный зал, где накачивает грудные мышцы, тренирует брюшной пресс и укрепляет тонус ягодиц до тех пор, пока пот не начинает заливать ему глаза. По вечерам он вынужден присутствовать на всевозможных званых обедах, ужинах и презентациях, устраиваемых по поводу круглых дат, получения наград и званий, выхода в свет книг и так далее. Его часто можно видеть в компании деятелей радио и телевидения. Таким образом, только дневное время становится для него проблемой. Он долго пялится на экран компьютера, а диски с песнями Смоки Робинсона, Дайаны Росс и Стиви Уандера по-прежнему томятся в своих футлярах. Потом компьютер выключается, и отец отправляется в Уэст-Энд.