Тони Парсонс - One for My Baby, или За мою любимую

Ее коробка оказалась набита папками, большими коричневыми конвертами и документами с солидными красными печатями. Так, значит, она юрист. Я испытал мимолетную вспышку возмущения, досады и обиды одновременно. Она, наверное, разговаривала только с мужчинами в дорогих костюмах и с шестизначными суммами на карточках. А я являлся парнем в линялой футболке и с годовой зарплатой (если ее перевести в фунты стерлингов), едва дотягивавшей до пяти знаков.

— Вот уж не думала, что на пароме положено уступать места женщинам, — сказала она. — Времена не те.

— Вот уж не думал, что вообще положено уступать места женщинам, — ответил я. — Времена не те.

— Все равно спасибо.

— Не за что.

Я собрался снова сесть, как тут пожилой китаец в нейлоновой рубашке с толстой газетой в руках бесцеремонно оттолкнул меня и плюхнулся на мое место. Он шумно откашлялся и смачно сплюнул прямо мне под ноги. Я ошеломленно уставился на него, а он как ни в чем не бывало развернул свою газету и погрузился в букмекерские сводки.

— Так-то вот, — рассмеялась незнакомка. — В большой семье рта не разевай.

Я слушал, как она смеется своим грубовато-наивным смехом, но тут мы прибыли в Гонконг. Над нами нависли громады небоскребов. «Бэнк оф Чайна». «Гонконгский и Шанхайский банк». Отель «Мандарин». Исполины Сити сверкали и искрились серебром, золотом, тонированным стеклом, а чуть поодаль от этого ослепительного великолепия пышно зеленела гора Виктория, вершина которой терялась в облаке утреннего тумана.

Я вдруг смертельно перепугался, что никогда больше ее не увижу.

— Хотите кофе? — спросил я, покраснев до корней волос. Я безумно злился на себя. Я знаю, что женщины никогда не говорят «да», если их о чем-то попросишь и при этом зальешься пунцовым румянцем.

— Кофе?

— Ну да… Эспрессо. Капучино. Латте. Просто кофе…

— Вот как… — сказала она. — Место уступить — это неплохо. А кофе… Не знаю даже. Как-то все банально, шаблонно. И потом, мне всю эту кипу надо доставить.

Паром причалил к берегу. С грохотом опустились сходни. Толпа изготовилась к прыжку.

— Я не пытаюсь вас закадрить, — смущенно пробормотал я.

— Нет? — Лицо ее было серьезным, так что я не мог взять в толк, смеется она надо мной или нет. — Вот досада-то…

И тут незнакомка исчезла, подхваченная водоворотом толпы вместе со своей коробкой с документами. Людской поток вынес ее на причал и повлек с собой дальше, в Сити.

Я искал ее на пароме «Звезда» на следующий день, и через день, и через-через день, втайне надеясь увидеть, как она улыбнется кому-нибудь, кого невзначай заденет коробкой с документами. Или, если несказанно повезет, заденет меня. Но тщетно.

Не то чтобы я разучивал «нестандартный набор» уличного ловеласа.

Просто мне очень хотелось вновь увидеть ее улыбку.

Как-то в пятницу вечером я сидел в баре на крыше отеля «Мандарин». Там слишком шумно и многолюдно.

Вообще, на то жалованье, что мне платили в «Двойном успехе», по подобного рода заведениям не очень-то разгуляешься. Однако изредка я мог себе позволить взлететь на лифте на крышу знаменитого старого отеля и полюбоваться закатом за парой кружек ледяного «Цинтао» — лучшего китайского пива. Это было истинное наслаждение.

Вот и теперь я не спеша потягивал у стойки пиво, как вдруг какой-то урод с моей «исторической родины» начал всех доставать.

— Когда сюда придет НОАК [1] НОАК — Народно-освободительная армия Китая. (Здесь и далее примечания переводчика.) , настанет всему каюк, — каламбурил он. — Так этим макакам и надо. Гонконг был рыбацким поселком до нас и им же станет после нас.

Этот голос показался мне более чем знакомым. Это был глас вековых аристократических привилегий, бесчисленных элитных частных школ и колледжей, глас, чопорно и высокомерно изрекавший чушь собачью с самоуверенностью пророка и считавший себя истиной в последней инстанции. Глас напомнил мне, что не все, от чего я сбежал, имело бульдожью татуировку на руке.

— Отдайте все здесь косоглазым и любуйтесь, как они станут резать курицу, несущую золотые яйца. Хотя не подлежит сомнению, что они сожрут все, что угодно.

Я повернулся и посмотрел в его сторону.

Он расположился у окна с какой-то девушкой, на которую пытался произвести впечатление и которая сидела ко мне спиной. На нее я поначалу не обратил внимания. Я видел только его — этакого бычка в дорогом костюме, светловолосого, вскормленного бифштексами с кровью, регби и англиканскими гимнами. Такой вот вкус чистопородной британской говядины, может, самую малость тронутой коровьим бешенством.

Бычок продолжал громогласно разглагольствовать, даже не думая взять на полтона ниже. Мы обменялись понимающими взглядами с барменом-китайцем, совсем еще мальчишкой, когда тот наливал мне вторую кружку. Он печально улыбнулся, еле заметно покачав головой, и отрешенная кротость его жеста стала для меня последней каплей.

«Нет, это уже чересчур», — подумал я, ставя кружку на стойку.

Этот бычок не только оскорблял жителей Гонконга, он еще и гадил мне в душу, когда я наслаждался закатом и морем огней. Взгляд бармена словно просил: брось, не связывайся.

Поздно.

— Простите великодушно?..

Бычок поднял на меня глаза. И девушка тоже.

Это была она. И она сияла. Действительно вся светилась: лучи заката, еще более феерические в сочетании с дымящими трубами на китайском берегу, бросали на ее лицо яркие, сочные, почти киношные отблески догоравшего дня. И зажигали ее лик волшебным светом.

Рядом с девушкой, с ее волосами цвета воронова крыла, бычок выглядел ярким блондином. Вместе они смотрелись очаровательно: парочка в самом начале служебного романа. Так, наверное, считал скудоумный бычок.

— Чего надо? — спросил он очень грубо.

— Посмотрите на себя, — ответил я, — да повнимательней. У вас корпоративная квартира и горничная-филиппинка, поэтому вы мните себя стражем империи? Дружище, кто вы сегодня? Бен Дизраэли, лорд Бэконсфилдский? Уильям Гладстон? Или Сесиль Родс?

— Пардон, вы ненормальный? — произнес он неуверенно, очевидно лихорадочно соображая, то ли расхохотаться, то ли врезать мне так, чтобы искры из глаз посыпались.

Вот он встал. Здоровый, гад! Боксом, видать, занимался. Или карате. Грудь волосатая. Наверное.

— Успокойся, Джош, — сказала она беря его за руку.

Его можно было бы посчитать представителем «псевдоаристократической молодежи». Правда, как ни парадоксально, далеко не первой молодости. Спесь, гонор, высокомерие. Повидал я таких типов на своем веку. Сплошные нос и нижняя челюсть. Казалось, породистое рыло и задранный подбородок сжимали его рот в тоненькую, надменную, подленькую ухмылочку. Ни дать ни взять — какой-то урод безгубый.