Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Расплата за прошлое

«Перестань убегать от трудностей! — сказала она себе, глядя на свое отражение в зеркале. — Ты слышишь меня, Эрмин Дельбо? Ты опасаешься чрезмерной галантности Метцнера и боишься очередного провала завтра утром. Но ты должна быть сильной, ведь ты умеешь петь».

Она так долго всматривалась в свое лицо, что в итоге ей показалось, будто она видит перед собой незнакомку, небесно-голубые глаза которой затуманились. Это вызвало у нее тревогу.

— Я не могу вернуться домой с поражением, — твердо решила она. — Тошану нужны эти деньги.

Сумма чека с лихвой покроет покупку мотоцикла, и они смогут жить на оставшиеся деньги несколько месяцев. Смирившись, она повернулась спиной к своему чемодану.

— У вас все получилось, мадам! Вот видите, не стоило так переживать, — говорил пианист. — Еще вчера я заметил, что вы были более сконцентрированны.

— А главное, более раскованны, — добавил скрипач.

Они сидели вокруг стола, его черная лаковая поверхность была украшена рисунками с экзотическими птицами, лианами и разноцветной листвой. Родольф Метцнер, лицо которого светилось радостью, устроил все по высшему разряду. Его ланч оказался настоящим ужином.

— Еще один фужер шампанского, и я вас покину, дома меня ждет жена, — сообщил звукооператор. — Мадам, сейчас самое время. У нас есть пластинка, которую мы готовы отштамповать большим тиражом. Вы должны ее прослушать.

— А вдруг я буду страшно разочарована? — возразила молодая женщина.

Собрав волосы в строгий пучок, сегодня утром она оделась в свободной манере: легкие белые брюки, темно-синяя блуза с квадратным вырезом и кожаные сандалии. Ее наряд совершенно не сочетался с окружающей ее изысканной обстановкой, но она чувствовала себя в нем комфортно.

— Да, наконец-то у меня получилось, — удивленно подтвердила она. — Достаточно было закрыть глаза и призвать на помощь воображение.

— Объясните нам, пожалуйста, — попросил Метцнер. — Уже вчера во время арии «Мадам Баттерфляй» вы были превосходны. Я тотчас заметил разницу.

— Я так хотела удовлетворить ваши ожидания! Закрыв глаза, я твердила себе, что нахожусь одна в лесу, в моем родном Лак-Сен-Жане, что слушают меня лишь деревья и дикие животные. Это позволило мне немного расслабиться. Затем я представила себя маленькой девочкой. Знаете, ребенком я взбиралась на какой-нибудь пенек во дворе монастырской школы, где училась, и пела для своих товарищей.

— А что вы пели? — поинтересовался один из музыкантов.

— «К хрустальному фонтану», разумеется, «Рядом с любимой», «В лес мы больше не пойдем». Чуть позже монахини научили меня рождественскому гимну «Ночь тиха», который я исполняла в церкви Валь-Жальбера. Помню, мне было так страшно! Но все прошло хорошо. В пятнадцать лет я начала выступать в «Шато Роберваль», большом роскошном отеле на берегу озера. Я выбирала песни, которые нравились клиентам: «Странствующий канадец», «Белые розы»… От этой песни у меня на глазах выступали слезы.

Четверо мужчин слушали молодую женщину, очарованные ее грацией и нежностью. Они были горды и счастливы, что она делится с ними своими воспоминаниями. Метцнер буквально смотрел ей в рот, чувствительный к малейшему нюансу ее голоса и движению губ.

— Впрочем, не стану утомлять вас длинным списком всего, что я тогда пела, — продолжила Эрмин. — Скажу лишь, что я без колебаний исполняла и арии, и новые французские песни для своих близких. Как-то на Рождество я спела «Аккордеониста» Эдит Пиаф. Наша экономка была так растрогана, что на время забыла о своей любимой Болдюк. Хорошенько поразмыслив, я поняла, что мешает мне раскрыться здесь. Я была не дома, где родные неизменно устраивают мне овации, и, кроме того, оказалась лишена привычных репетиций, которые директор театра проводит до премьеры. На этих репетициях чувствуешь себя частью целого вместе с танцовщицами и танцорами, рабочими сцены, оркестром и другими певцами. Мне оставалось только выбрать!

— Насколько я понял, мадам, вы сделали выбор в пользу своей семьи.

Эрмин рассмеялась. Она испытывала невероятное облегчение, зная, что пластинка записана, и выпила уже два фужера шампанского.

— Да. Когда я пела «Любовь — мятежная птица», то представляла себя на лужайке перед нашим домом в Перибонке летней ночью. Мы часто разжигаем там костер, это отгоняет комаров и даже волков. Именно там я устраиваю концерты для индейцев, поскольку мой муж — метис, в нем течет кровь индейцев монтанье, и его семья часто нас навещает.

— Значит, газеты пишут правду! — воскликнул звукооператор. — Какую-то часть года вы проводите на дикой природе.

— Да, это так! И если мне удалось достигнуть успеха вчера и сегодня, то только благодаря всем этим образам, которые я вызывала в памяти, закрыв глаза. Прекрасный берег Перибонки, мой водопад Уиатшуан… Но только что я пела, в основном, для своего мужа. Ему особенно нравится «Ария с колокольчиками из «Лакме».

Она не заметила, как Родольф Метцнер поджал губы и отвернулся, сгорая от ревности.

Покрасневший от смущения юный скрипач, которого волновала красота Эрмин, встал, чтобы поставить запись. Все замолчали.

Вскоре послышался божественный голос Соловья из Валь-Жальбера в сопровождении двух инструментов. Сначала шла ария из «Мадам Баттерфляй».

Эрмин затаил дыхание, испытывая тревогу и смущение. Она никогда не слышала себя со стороны, и для нее это стало величайшим открытием. Ее голос показался ей чарующим, невероятно чистым, хрустальным, теплым и мощным одновременно. Она была потрясена.

— Это не я! — пошутила она.

— Вы! — ответил Метцнер. — И это притом, что никакая запись не сравнится с огромным счастьем, которое испытываешь, слушая вас вживую, с этим волнением, дрожью и смутным желанием заплакать, поверив в существование ангелов и рая.

— Вы смущаете меня, Родольф! — сказала Эрмин. — Прошу вас, остановите запись. Я не привыкла к подобным вещам. И потом, я выпила слишком много шампанского. У меня кружится голова.

Она улыбнулась, как виноватый ребенок, окончательно очаровав своих собеседников.

— Я приготовлю вам сладкого чая, — предложил Метцнер. — Или лучше кофе?

— О да! Кофе, очень крепкого и очень сладкого.

Он встал и исчез в нише, где установили нагреватель и маленькую раковину: там же имелась необходимая посуда.

Эрмин пришлось оставить мужчинам, к которым она прониклась симпатией, автограф на своих фотографиях, предоставленных швейцарцем. Ее рука дрожала, и это ее немного удивило.

— Наверное, я просто устала, — с сожалением сказала она.