Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Расплата за прошлое

Этот инцидент подтолкнул Эрмин к действию. Если Киона пыталась с ней связаться, значит, в Валь-Жальбере уже бьют тревогу. Она обязательно должна убежать или добиться освобождения. После обеда, встретившись с Анни, которая по-прежнему демонстрировала неодобрение, Эрмин постучала в кабинет своего похитителя.

— Родольф, откройте! Мне нужно с вами поговорить. Прошу вас! Так не может больше продолжаться. Вы прячетесь в своем кабинете, Анни отказывается со мной разговаривать. Родольф, я хочу уехать отсюда. Я жду ребенка от своего мужа, единственного мужчины, которого я люблю. Этот ребенок не должен родиться под вашей крышей, вдали от своего отца, своих братьев и сестер. Сжальтесь надо мной, позвольте мне уехать. Я знаю, что вы плохо поступили в тот вечер, и наверняка теперь вам стыдно, но я прощу вам все, если смогу выйти отсюда!

Она постучала еще, не собираясь отступать, полная гнева и отчаяния.

— Что мне сделать, чтобы вы ответили мне? Спеть? Хорошо, слушайте. Сегодня я надела летнее платье, самое простое, белое, похожее на длинную рубашку, которая была на Маргарите в тюрьме перед тем, как ее отвели на эшафот. На той самой Маргарите из «Фауста»! Поскольку вы не хотите показываться, я буду взывать к Богу и ангелам, как эта бедная девушка, несчастная жертва бесчестного человека.

Испытывая невероятное возбуждение, Эрмин отступила назад и прислонилась к ближайшей стене. Она глубоко вздохнула, прижав руки к груди, и принялась петь, опьяненная какой-то дикой радостью и вместе с тем печалью. Это было очередным рискованным экспериментом. Она давно не репетировала этот отрывок, но ведь Соловей из Валь-Жальбера уже не раз удивлял всех твердостью и мощью своего исключительного голоса. Он редко ее подводил, разве только на записи пластинки. Но тогда ей просто не хватило веры в себя.

Ей казалось, что она видит этих ангелов со светлыми кудрями, с сияющими лицами. Она пела всем сердцем, всей душой, легко управляя высокими нотами, полностью отдавшись пению, настолько одаренная и искренняя в своей молитве, что Родольф повернул ключ в замочной скважине и приоткрыл дверь. Изумленная Анни медленно спускалась по лестнице.

Но Эрмин не обращала на них внимания. Она продолжала петь под музыку, которая звучала в ее душе. Закрыв глаза, она представляла своих партнеров по сцене: своего любовника, доктора Фауста, зловещего Мефистофеля, вынуждающего ее погубить себя.

«О, этот голос! — молча восторгался Родольф. — Такой чистый, божественно-хрустальный… Редчайший дар, непревзойденное исполнение».

Отрывок закончился. Услышав аплодисменты, Эрмин открыла глаза. Рядом с ней стоял Родольф в черном свитере и вельветовых брюках. Выглядел он очень плохо: тусклые волосы, осунувшееся лицо… Однако взгляд зеленых глаз показался ей приветливым, полным искреннего восхищения. Она приняла это как добрый знак.

— Вы должны дарить свой огромный талант всему миру, — сказал он. — Я просто хотел, чтобы вы стали дивой. Блестящая карьера, слава! Все это для вас, Соловей из Валь-Жальбера!

Эрмин заинтригованно смотрела на него. Возможно, эти слова означали, что к нему вернулся рассудок.

— Родольф! — воскликнула Анни. — Господи боже мой! Дорогой мой кузен, как ты себя чувствуешь?

Жестом он велел ей оставаться в стороне. Женщина съежилась, уязвленная до глубины души.

— Настоящим артистам не нужны ни сцена, ни декорации, — добавил он, глядя на Эрмин. — Вы только что это доказали. Я словно воочию увидел финал «Фауста» Гуно. Я тоже хотел бы спеть, спеть для вас.

Он прошел в глубину гостиной с роскошными восточными обоями и изысканной мебелью. Дождь закончился. Метцнер вдохнул тонкий аромат влажной земли, положив руку на подоконник.

— Подойдите ближе, не бойтесь, — сказал он Эрмин. — Я знаю все оперные арии, написанные для теноров. Но мой голос угас. Я испробовал все: эфир, как великий Карузо, который пел, невзирая на опухоль в горле; лечение на курортах, снадобья шарлатанов… Но для вас, Эрмин, я все же хочу спеть.

Потрясенная, молодая женщина подошла к нему. Своим хриплым приглушенным голосом он запел арию из «Тоски».

Это было очень тихое, но точное исполнение, и на некоторых нотах он делал трогательное усилие, чтобы повысить голос. Эрмин знала, что эти мгновения, наполненные острой грустью и невероятной красотой, навсегда останутся в ее памяти.

— Благодарю вас, Родольф. Зачем вы лишаете себя удовольствия петь, хотя бы так, тихонько?

— А я не лишаю. Эта ария заставляет меня думать о вас, о нас с вами. Вы — та самая безвестная красавица с лазурными глазами… Моя супруга была брюнеткой с темными глазами, как Флория, ревнивая Тоска. Но такая любящая, такая нежная! Ее одну я обожаю, ей одной должен поклоняться. Вы, Эрмин, были лишь прекрасным сном, в котором я прятался от воспоминаний о Бландине. Однажды я с ней встречусь, возможно, скоро, кто знает? Прощайте… Прощайте, вы можете лететь, мой милый соловей!

Он вынул что-то из кармана брюк и бросил к ногам своей кузины, затем, не удостоив взглядом ошеломленных женщин, снова заперся в своем кабинете.

— Но… Это же мой паспорт! — воскликнула Эрмин.

Она подняла с пола документ, который показался ей слишком толстым. Из него, со звоном ударившись о паркет, выпали два ключа.

— Вы ему больше не нужны, — всхлипнула Анни с лицом, искаженным болью и ненавистью. — Так что убирайтесь! Складывайте свой чемодан и уходите от нас. В нескольких милях отсюда есть городок. Пройдете до конца по аллее и повернете направо. Убирайтесь, видеть вас больше не могу! Вы — та, кем я никогда не была, но кем всегда мечтала быть.

— Я сейчас уйду, но вам следует позаботиться о нем, организовать ему лечение. Он этого заслуживает.

— Я всегда заботилась о нем. Если он потерял голову, то только из-за вас.

Эрмин решила больше не спорить, напуганная странным выражением лица Анни Вонлантен. Она сбежала вниз по лестнице в последний раз вошла в розовую комнату, быстро накинула тонкую шерстяную кофту, взяла в руки сумочку и платок и поспешно поднялась по ступенькам. Молодая женщина оставила свой чемодан, который был довольно тяжелым и стеснял бы ее.