Мегги Леффлер - Диагноз: Любовь

Сильвия, если ты удивляешься, зачем я это пишу, то я объясню — я не могу больше держать все это в себе. Мне нужно избавиться от этих воспоминаний, пусть даже так, оставив их на бумаге. Иначе я не смогу спокойно жить дальше. Как тебе удалось вернуться в обычную жизнь и удалось ли тебе это сделать? Как я могу оставаться с Лизетт, скрывая от нее то, где я был и что со мной произошло?

Помнишь ту ночь, когда мы впервые поцеловались? Мы шли по кромке прибоя, а стая бродячих собак лаяла нам вслед. Я поинтересовался, насколько им хватит сил, прежде чем они упадут от голода и усталости, а ты ответила, что моя сестра Джуд чуть раньше накормила их шоколадными батончиками. Мы шли к тому месту, где несколько месяцев назад впервые встретились и заговорили о дохлой свинье. Остановившись у воды, мы стали прислушиваться к ночным звукам, надеясь вовремя услышать, не начал ли кто-то тонуть. Внезапно самый большой метеорит из тех, что мне доводилось видеть, пронесся прямо над нашими головами. Это было похоже на баскетбольный мяч из чистого света, который Господь Бог бросил в нашу сторону. Он двигался, как в замедленной съемке. Ты невольно прижалась к моей груди, и я почувствовал, что у тебя перехватило дыхание. Так ты впервые прикоснулась ко мне. (Официально заявляю, что миссис Беллинджер первой поцеловала меня.)

Сейчас, когда я все это пишу, мне кажется, что почти все на том острове, с его метеоритами и светящимися полосами на воде, случилось лишь для того, чтобы мы с тобой встретились и полюбили друг друга. Ты со мной согласна? Когда мы впервые занимались любовью, звезды прыгали вокруг, подобно тихому фейерверку, и мы были так зачарованы ими, что не находили слов, да они и не были нужны. Мы лежали на досках причала, парализованные и изумленные. Даже собаки перестали лаять.

Возможно, именно поэтому я сейчас пишу тебе. Нью-Йорк, особенно этим летом, давит, словно похмельное утро. Если я не запишу то, что с нами случилось, у меня может возникнуть мысль, что это была просто сказка. Но это была реальность! Звезды танцевали над нами. И мы любили друг друга.

Я знаю, что однажды моя сестра сказала тебе, будто я всегда получал все, что хотел. Не верь ей. У Джуд совсем неправильное понимание того, когда мне везет. Она, как ни странно, считает величайшей удачей мое поступление в медицинскую школу на Карибах. Сестра напрочь игнорирует тот факт, что я туда отправился после пятидесяти семи отказов от медицинских школ в Соединенных Штатах и что отъезд здорово помешал моим планам, касающимся женитьбы. Джуд любит меня, но — сознательно или нет — не хочет видеть меня счастливым.

В нашу последнюю ночь ты сказала, что все закончилось и что ради своих детей ты должна вернуться домой и попробовать возродить свой брак. Мне тогда показалось, что семейная жизнь у тебя разладилась давным-давно. Я подумал, что жизнь с человеком, которого ты больше не любишь, мало чем поможет твоим детям.

Честно говоря, я никогда не намеревался жениться на будущем докторе и уж точно не рассчитывал на то, что у этого доктора будет развалившийся до меня брак и двое детей. Но это никак не влияет на тот факт, что я люблю тебя, Сильвия Беллинджер.

Помнишь тот урок о тонах сердца у доктора Нагаробота, когда он вызвал тебя к доске и ты сказала, что у пациента «аортальный стеноз», хотя мы прослушали запись сердцебиения здорового человека? Он посоветовал тебе взять стетоскоп и послушать свое собственное сердце. «Вы не узнаете, как стучит сердце больного человека, если не будете знать, как должно звучать здоровое сердце», — сказал он тогда.

Ви, ты помнишь еще, как должно биться здоровое сердце счастливого человека ?

Любящий тебя Саймон.

— Холли? — На этот раз в дверях появился папа, застав меня врасплох. У меня не было времени спрятать письмо, поэтому я сложила последний листок и бросила его на пол за кровать. Папа, как обычно, сделал вид, что ничего не заметил.

— Ты уже собралась? — спросил он.

— Собралась! — откликнулась я таким тоном, каким обычно убеждала себя, что готова к школьным экзаменам. Но к ответам на экзаменационные вопросы я всегда была готова, а как быть с ответами на те вопросы, которые возникли у меня после прочтения письма Саймона? К вопросам по программе я всегда была подготовлена лучше, чем к реальной жизни.

— В котором часу твой самолет? — осведомился папа. Он немного нахмурился, видимо, из-за того, что мои вещи все еще валялись на полу, вместо того чтобы лежать в чемодане.

Я сказала, что самолет в четыре часа дня, но, поскольку это международный рейс, мне нужно будет приехать в аэропорт на три часа раньше. Папа посоветовал не перегружать чемодан и не забыть про одежду в сушилке.

Как только он ушел, я подобрала письмо Саймона с пола и спрятала его обратно в конверт. Конверт я положила в свой бумажник, вместе с билетами на самолет и паспортом. «По крайней мере, самое важное я уже взяла», — подумала я, представив, как завтра буду проходить таможенный досмотр. Интересно, придется ли мне что-нибудь декларировать через год, когда я решу вернуться?

Через час после ужина или около того стюардессы начали прохаживаться по салону, предлагая булочки, сок и кофе, словно еда могла помочь нам забыть о том, что мы провели в воздухе всю ночь, пересекая часовые пояса. Я знала, что завтрак и солнечный свет увижу только после посадки, но теперь мне было немного не по себе от этого знания. Все было прекрасно, пока я мечтала о том, как оставлю свое прошлое позади, но я понятия не имела, как буду строить свое будущее в совершенно незнакомом месте.

«Успокойся, — говорила я себе. — Мысли позитивно». Не получалось. Единственное, что у меня хорошо получалось, — это волноваться. Первый раз я разволновалась, когда поняла, что перестаралась с багажом, — в аэропорту мне с трудом удалось поднять чемодан и перетащить его через бордюр. Потом мой багаж прошел контроль, на него повесили красный ярлычок, и я пошла к самолету, переживая, что чемодан забудут переправить на борт и я его больше никогда не увижу. Я думала об охране аэропорта, о красном ярлычке и о террористах, из-за которых проверяют весь багаж. Затем в моем воображении возник отец, и я снова увидела, как он машет рукой на прощание. Папа выглядел таким грустным и растерянным, что я ничего не смогла с собой поделать и тоже загрустила. Признаться, мне самой казалось, что я уже давно сбита с толку.