Анна О'Брайен - Фаворитка короля

— Но при всем при том весьма похвальные… — Голос королевы дрогнул. Изабелла в один миг оказалась рядом с нею. — Да-да. Сейчас лягу. Сегодня у меня выдался неудачный день. — Она позволила дочери помочь ей встать из кресла и медленно двинулась в направлении спальни. Потом остановилась и, превозмогая боль, снова обернулась ко мне. — Алиса… оставь четки себе. Их подарил мне король, когда я родила Эдуарда, нашего первого сына. — Вероятно, она прочитала на моем лице безграничное удивление. — Они не очень ценные. В то время у короля не было денег на всякие пустяки. А я хочу, чтобы ты сохранила их на память о том дне, когда спасла свою королеву от унизительного падения на людях!

— Не могу… — проговорила я. Действительно, я не могла их взять. Это было невежливо, но я хорошо знала, что произойдет, если я их приму. — Нам не дозволено владеть собственностью. Мы же даем обет бедности, — попыталась я объяснить свой отказ, сознавая, как неучтиво он звучит.

— Даже подарок от признательной королевы?

— Считается, что мне это не подобает…

— …и тебе не разрешат оставить их себе.

— Да, ваше величество.

— Да. Я предложила их тебе, не подумав… — Невыносимая боль снова набросилась на нее, и королева забыла обо мне. — Клянусь Пресвятой Девой, сегодня пытка моя поистине нестерпима! Уложи меня в постель, Изабелла.

Изабелла провела королеву в двери спальни, и я осталась в одиночестве. Пока не успела передумать, я положила четки на молитвенную скамеечку и, пятясь, вышла из гостиной.

Если я и приму в подарок что-нибудь ценное, то лишь когда буду уверена, что этот подарок у меня и останется.

Наутро королева Филиппа и ее острая на язык дочь не долго пробыли в обители: едва отслужили заутреню, они сразу собрались в дорогу. Сестра Марджери помогла королеве сесть в устланные мягкими подушками дорожные носилки, передала ей приготовленное лекарство — нежные листочки ясеня, настоянные на вине: это зелье успокаивало боль при неминуемой жуткой тряске в дороге. Я знала состав лекарства — разве не я сама помогала его готовить?

— Ее величество страдает водянкой, — уверенно сказала сестра Марджери. — Я уже видела подобное. Страшная болезнь. Каждая колдобина на дороге, каждый бугорок станут отзываться болью в ее теле.

Сестра Марджери дала наставления Изабелле: слишком большая доза лекарства повлечет за собой расстройство пищеварения, а слишком маленькая не сможет облегчить боль. Она еще дала горшочек корня вербены, перетертого с бараньим салом. Этим средством нужно смазывать отекшие руки и ноги, оно принесет облегчение. Приготовила лекарства я, но не я передала их королеве и получила за то ее благодарность. Меня вообще на проводах не было. Отъезд королевы я слышала из погреба, где мне велено было пересчитать запас окороков и бочонков пива.

«Заберите меня с собой. Позвольте служить вам».

Молчаливый призыв, которого королева не услышала.

Да и с чего бы ей помнить обо мне? Для меня это было целое событие, но королевы подобных мелочей не запоминают. Она, должно быть, позабыла обо мне через четверть часа после того, как я вернула ей четки. Зато я не забыла королеву Филиппу. На ее лице я увидела материнскую любовь и доброту, которых мне в жизни не досталось.

Интересно, что там поделывает Гризли? Увижу ли я его снова? Присматривает ли он как должно за домом на улице Грейсчерч и за маленьким поместьем в Уэст-Пекеме? Несомненно, он может получить от них доход, вполне достаточный для моих скромных нужд.

Считая окорока, я молилась даже горячее, чем на капустных грядках: о том, чтобы все изменилось поскорее , пока надежды еще живы во мне.

Окорока и капусту съели — одни с большим удовольствием, другую с меньшим, эль весь выпили, и его сменило какое-то жалкое варево, из-за чего на кухаря пал гнев матушки настоятельницы. За такими мелкими событиями, никак не отражавшимися на моей жизни, отцвели деревья в монастырском фруктовом саду, пришел и минул разгар лета. Я то набиралась терпения, то снова теряла его, особенно по ночам, когда меня, будто саван, окутывала глухая тишина. И вдруг! Я увидела, как матушка настоятельница беседует с высоким, хорошо одетым мужчиной — наверное, гонцом, судя по верховому костюму из кожи и тонкой шерсти. Пожилой коренастый конюх держал под уздцы красивого коня, а чуть дальше выстроилась охрана, держа на виду мечи и луки.

Все это я заметила с одного взгляда. Но не успела сообразить, с чего это меня вызвали, как гонец повернулся и внимательно посмотрел на меня.

— Это вы — Алиса?

— Да, сэр.

Когда меня позвали, я ползала на коленях под деревьями в саду, собирала упавшие с ветвей сливы, и теперь вид у меня был встрепанный, а башмаки в грязи. Безуспешно попыталась отчистить юбки от налипшей земли и травы. Ну, с башмаками вообще ничего нельзя было сделать.

— Вы должны поехать со мной, мистрис. — Он оглядел меня с головы до ног и прищурился, явно обнаружив изъяны в моем наряде. — Вам понадобится плащ. — Он повернулся к настоятельнице. — Не затруднитесь распорядиться.

Я взглянула на матушку Сибиллу в ожидании ее указаний. Мать настоятельница дернула плечом, как бы отвергая всякое свое участие в происходившем. Неужели кто-то снова купил меня в качестве служанки? Пресвятая Дева! Только бы не новое замужество. Гонец же по-прежнему обращался ко мне с непроницаемым видом, не сообщая никаких подробностей.

— Вы умеете держаться в седле, мистрис?

— Нет, сэр.

— Она поедет на седле у тебя за спиной, Роб. Веса в ней, считай, никакого.

Через минуту-другую меня закутали в плащ из грубой шерсти, знававший когда-то лучшие дни, и забросили, будто вязанку хвороста, на широкий крестец кобылы конюха.

— Держитесь покрепче, мистрис, — проворчал человек, которого звали Робом.

Кобыла ударила о землю копытом, шарахнулась в сторону, и я вцепилась с обеих сторон в его кожаную куртку. Земля была где-то далеко внизу, я то и дело съезжала набок. Человек, столь стремительно изменивший мое будущее, подал знак, охрана перестроилась, и мы, не обменявшись больше ни единым словом, помчались по улочкам города, вырвались на дорогу, петлявшую средь полей и лесов. Те, кто сопровождал меня, были людьми неразговорчивыми, очевидно, ожидая того же и от меня. Но какая женщина станет молчать, когда ее любопытство возбуждено до предела?

— Сэр! — окликнула я гонца, скакавшего теперь чуть впереди меня. Ответа не последовало, и я крикнула погромче: — Сэр! Куда мы направляемся? — Когда-нибудь, мысленно поклялась я себе, я сама стану определять, куда мне следует ехать.

— В Хейверинг-Атт-Боуэр [17] Одна из королевских загородных резиденций того времени. . — Он даже не повернул головы. Он называл меня «мистрис», но никаких иных знаков уважения от него я, кажется, не заслуживала.