Алан Паулс - Прошлое

Чехословакия хороша только одним: это не Австрия. Впрочем, в Чехословакии у Сальго есть Ван Дам, человек богатый и уважаемый, хотя и с прошлым, — а с другой стороны, у кого прошлого нет. Ван Дам и помогает венгру с пересечением границы. Латинской буквой V, огненной зеленой точкой «ауди» уносится на северо-восток, в Лодзь. Сальго, со свойственной его простому, почти олигофренному сознанию способностью забывать мгновенно и навсегда все то, что ему уже не нужно, выбрасывает из памяти и подвал венской больницы, и полдюжины операций по извлечению органов, кормившие его в течение последних двух лет, а заодно и встречу с молодым врачом, с Рильтсе и, само собой, эту клоунскую пародию — дырку в холсте; его грязные кальсоны, лежавшие в чемодане рядом с этой картинкой, оставили на ней довольно заметное голубовато-сизое пятно. Вскоре наш венгерский знакомый оказывается в знаменитой Киношколе в Лодзи, причем, естественно, по ошибке. Он никак не может толком подружиться ни с одним из иностранных языков, столь нужных при его кочевом образе жизни. Полагая, что записался на собеседование по отбору кандидатов на должность медбрата, он поступает в Киношколу и вдруг открывает для себя, что, оказывается, снимать внутренние органы гораздо безопаснее и легче, чем вырезать их из живого тела, а затем везти неизвестно куда. В общем, Сальго легко осваивает ремесло режиссера-оператора научно-популярного кино, в котором, естественно, специализируется на учебных фильмах по человеческой анатомии. Он делает неплохую карьеру и с одним из своих «хирургических» фильмов приезжает сначала в Варшаву, а затем и в Москву, где его селят в отеле «Хайятт» и принимают так, как и положено принимать почетного гостя Тринадцатого международного фестиваля научно-популярного кино. Впрочем, вскоре там же, в Москве, происходит какая-то темная история — имеется в виду случай, когда внутренности молодого человека, погибшего под колесами машины, были обнаружены — как об этом сообщили в милиции — в гостиничном мини-баре того самого номера, где проживал Шандор Сальго, завернутыми в фольгу. Через некоторое время Сальго оказывается в минской тюрьме — настоящей крепости, обнесенной высоченной стеной-забором; там его встречают: русская мафия в лице своих высокопоставленных представителей, серийных убийц и торговцев детьми (в общем, все основные клиенты Сальго) оказывает ему подобающий прием; что ж, звезда Сальго, которая вплоть до этого времени вспыхивала то тут, то там на небосклоне Европы, закатывается и гаснет, на этот раз, похоже, навсегда. А пока Сальго забывает и вскоре оказывается забыт сам, «Ложное отверстие», испытав страшное потрясение в момент похищения и тайной переброски через границу, наконец переводит дух, оказавшись в заботливых руках Ван Дама. Эта картина на некоторое время останется в тихой заводи — такие периоды в жизни шедевров очень важны для искусства, но выпадают из посредственных биографий, потому что посредственностям нужны яркие события.

Итак, картина остается у Ван Дама в Праге, в пентхаусе, который незадолго до того продал ему король детской проституции, вконец загнанный в угол. Она занимает почетное место между Фрейдом и Хокни — обоим, кстати, становится от такого соседства немного не по себе. «Ложное отверстие» находится в хорошо охраняемой галерее, где Ван Дам время от времени устраивает званые вечера для политиков, бизнесменов, бывших проституток, выбившихся в топ-модели или даже в жены богатых и известных людей, футболистов, только что перекупленных испанскими или неаполитанскими клубами, производителей хирургических инструментов и других уважаемых, известных и полезных ему людей. Эти праздники помогают ему скоротать долгую мрачную пражскую зиму. Появляются на подобных мероприятиях и модные знатоки современного искусства, которые ведут себя несколько странно: нахваливая творение Рильтсе в присутствии его владельца, они, стоит тому отвернуться, чтобы перехватить очередную рюмку с подноса, многозначительно перемигиваются и начинают шушукаться. Это настораживает Ван Дама, но до поры до времени он не предпринимает никаких действий: другая, менее искушенная часть публики, которая посещает его вечеринки, в восторге от этого сокровища; многие бизнесмены, а вслед за ними и кое-кто из дипломатов, которые совершенно ничего не понимают в современном искусстве, подходят к холсту Рильтсе и долго стоят перед ним, не сводя с «Ложного отверстия» рассеянного и одновременно сосредоточенного взгляда. Судя по всему, концепция больного искусства себя оправдала: ее основной тезис — о внедрении искусства в чуждые ему организмы — реализуется при помощи одного из набросков к «Клинической истории» в полной мере. Тем не менее сомнения копятся в душе Ван Дама; купил он «Ложное отверстие» лишь потому, что незадолго до этого прочитал в каком-то модном журнале статью — страниц десять, не меньше, — посвященную творчеству англичанина и снабженную фотографиями и репродукциями. Память Ван Дама сохранила фрагмент заключительной части статьи, где говорилось о том, что «Рильтсе, несомненно, остается одним из самых модных и престижных художников нашего времени, но при этом он так и не смог вписаться в мейнстрим международного арт-рынка». В общем, спустя какое-то время у Ван Дама сложилось впечатление, что он, пожалуй, прогадал, заплатив за этот эскиз такие большие деньги. Еще больше он усомнился в целесообразности своего приобретения, прочитав в другом глянцевом журнале маленькую заметку о том, что, согласно последним данным «независимых исследователей», «Ложное отверстие» принадлежит кисти вовсе не Рильтсе, а некоего Пильсена — мексиканца Артуро Пильсена, о котором поговаривали, что он внебрачный сын Фриды Кало и Льва Троцкого; для Теуна Ван Дама это уже прозвучало как тревожный звонок — меньше всего на свете он, человек светский, хотел прослыть простаком, которого обвели вокруг пальца, подсунув ему что-то по завышенной цене, тем более если это произведение искусства с сомнительной авторской атрибуцией.

Когда сомнения достигают критической точки, Ван Дам собирает у себя целый консилиум из самых известных пражских искусствоведов. Те внимательно осматривают «Ложное отверстие», но оглашать свои выводы не торопятся. Выслушав не слишком вразумительные пояснения Ван Дама по поводу происхождения этой картины, эксперты чувствуют что-то неладное. Каждый старается уйти от прямого ответа: те, кто не утверждает, что уважаемому фабриканту протезов подсунули «фальшак», осторожно намекают в то же время на то, что картина является «неформатной» и продать ее будет очень трудно, особенно учитывая столь неясное происхождение: другие, еще более осторожные, стараются избегать подобных намеков и переводят разговор в чисто искусствоведческую плоскость, после чего также делают вывод о том, что вряд ли это странное произведение сможет занять достойное место на мировом художественном рынке.