Алан Паулс - Прошлое

Через полчаса все понемногу успокоилось. Лекция заканчивалась; Вера вышла из зала, жестами пояснив Римини, что хочет покурить. Пусьер совсем оправился и, как всякий человек, только что преодолевший сильные неприятности, был готов встретить любые новые трудности и опасности. В частности, он заявил, что обойдется без переводчика и будет отвечать на вопросы публики сам. Римини и Кармен воспользовались этой передышкой и, спрятавшись в укромном уголке за кулисами, стали целоваться. Римини прижал ее к стенке какого-то вигвама, который тотчас же рухнул под таким натиском — ничего удивительного, принимая во внимание, что использовался он лишь в одном вестерне, поставленном студенческим театром, и не был рассчитан на длительное использование; естественно, никому в голову не могло прийти, что эта шаткая конструкция станет в буквальном смысле опорой для двух взрослых людей, охваченных страстью. Римини и Кармен закачались и рухнули вслед за вигвамом, так и не разжав объятий. Падение смягчила груда коровьих шкур и подушек; поднявшись, они обнаружили, что у Кармен все волосы в каких-то перьях, а на плече Римини повисло ожерелье из когтей пумы. Это привело обоих в дикий восторг, и они рассмеялись в полный голос; вскоре смех Кармен перешел в кашель — сказалась аллергия на пыль и перья. Римини вновь обнял ее и стал аккуратно хлопать ладонью по спине; неожиданно проснувшаяся в нем врачебная интуиция говорила ему, что смех, радость и кашель для Кармен — явления близкие, практически родственные и что, борясь с кашлем, нельзя ни в коем случае оставить пациентку без положенной компенсирующей доли ласки и радости; сам же Римини расплакался, опьяненный счастьем и новыми, непривычными для него эмоциями.

Вскоре за кулисами послышались торопливые шаги и чьи-то голоса. «Кармен, Римини! — звал их заблудившийся между декорациями ассистент. — Пусьер, похоже, по-нашему ни в зуб ногой, а у нас еще человек десять на вопросы записались. Ребята, давайте быстро в кабину! Без переводчика не обойтись». Кармен дернула ожерелье из когтей и разорвала нитку; Римини подул ей на волосы — одно из перьев, взлетев, опустилось ему на щеку, да так и прилипло к мокрой от слез коже. «Ах ты, мой маленький индеец. Индеец-плакса, где же это видано, — прошептала Кармен, осторожно убирая перышко испуганными пальцами. — Что же ты с нами сделал». Они пошли в сторону зала, но в какой-то момент Кармен остановилась. «Слушай, давай лучше пойдем в кабину по отдельности. Я иначе просто не выдержу. Быть рядом с тобой и не целовать тебя — это невозможно». Она взмахнула рукой, словно прощаясь с Римини, и, не оглядываясь, пошла в другую сторону — по направлению к дамской комнате. Ассистенты направили Римини не в кабину, а прямо на сцену; он, пошатываясь, подошел к столу, сел рядом с профессором, надел наушники и посмотрел в полутемный зал; те же люди, пустое кресло в пятом ряду, то самое, где так давно, двести пятьдесят миллионов лет назад, сидела Вера, — в ту далекую эпоху мир еще вращался вокруг нее. Один из слушателей, судя по виду — студент, сутулый и занудный, опираясь на спинку кресла перед собой, бубнил одну фразу за другой; профессор не спешил прерывать этот вопрос, обернувшийся долгим монологом, и слушал его внимательно, механически теребя в руках то, что осталось от пластмассового стаканчика. «Все по-прежнему, ничего не изменилось», — с изумлением подумал Римини, так же механически переводя вопрос студента. Было что-то режущее, жестокое и вместе с тем бесстрастно-холодное в том контрасте, который он ощущал между всплеском собственных эмоций и безразличной неизменностью окружающего мира; все было по-прежнему, разве что видел он этот мир более отчетливо, во всех деталях — таким, едва заметно обновленным, предстает порой знакомый пейзаж после дождя. Римини казалось, что, выйди он сейчас куда-нибудь в парк, ему не составило бы труда сказать, сколько прожилок на каждом листике каждого дерева; немного подумав, он понял, что если что и изменилось, то, пожалуй, время, а точнее — скорость его течения. Голос Пусьера, который постепенно распутывал заковыристый вопрос, голос самого Римини — все звучало как на замедленной пленке; Римини никак не мог понять, как же такое возможно. Для себя он, безусловно, делал исключение: как-никак он влюблен и в его состоянии восприятие окружающей действительности вполне могло измениться. Но ведь и сам мир замедлил свое движение по шкале времени. Или… может быть, все объяснялось просто: ему казалось, что время почти остановилось, по той простой причине, что Кармен не было рядом. Римини даже испугался: а вдруг именно сейчас Кармен подходит к зеркалу в уборной и никак не может дождаться, пока в нем появится ее медленное, опаздывающее отражение…

«…Применяя вышеназванную формулу, — продолжал переводить он, — в соответствии с которой неизбежно компенсируется всякое отсутствие смысла». Римини замолчал, хотя в наушниках по-прежнему звучал голос Пусьера; продолжалось это еще несколько секунд. Римини был потрясен: перевод был закончен раньше, чем прозвучал оригинал. Никогда еще время не было таким плотным и тягучим. «А теперь что? Что еще сюда поместится?» — спрашивал он себя с изумлением и обидой, как человек, переезжающий в новую квартиру и с ужасом наблюдающий, как бригада грузчиков уничтожает при помощи мебели и груды коробок девственную пустоту очередной комнаты. Стоявший перед первым рядом ассистент выразительно посмотрел на часы и предложил аудитории задать следующий вопрос; Римини увидел, как в последних рядах из-за бетонной колонны показалась и вновь исчезла чья-то рука. Ассистент торжественно проследовал по проходу между креслами в дальний конец зала и передал микрофон, который вскоре скрылся за колонной. В зале вновь воцарилась тишина. Затем кто-то выразительно постучал по микрофону, проверяя, включен ли он; в воздухе снова мелькнула рука с белым манжетом на запястье и послышался женский голос; женщина, остававшаяся для Римини невидимой, говорила на безукоризненном французском, была явно чем-то не на шутку раздражена и обижена и не считала нужным это скрывать. «Я, конечно, не лингвист, — заявила она с самого начала, — и не уверена в том, что поняла все, о чем говорили здесь сегодня, — пожалуй, предельно ясным для меня остался лишь инцидент с разбитым графином и то, что за ним последовало. Так вот, я не владею узкоспециальной терминологией и поэтому заранее приношу извинения, если вдруг выяснится, что ответ на мой вопрос в той или иной форме уже прозвучал в ходе лекции…» — «Пожалуйста, переходите к вопросу», — перебил словоохотливую даму ассистент. Римини почувствовал себя нехорошо — неприятный голос был ему знаком. «Насколько я понимаю, этот семинар имеет статус междисциплинарного? — Женщина сделала контрвыпад, перейдя на испанский, который явно был ей родным. — И, как я понимаю, на подобных встречах приветствуются выступления специалистов в других научных областях, пусть даже далеких?» По аудитории прокатился нервный смешок. Только сейчас Римини узнал интонацию упрека, которая нервно пульсировала в этом голосе. Он устремил взгляд туда, где из-за колонны то появлялось, то вновь исчезало запястье с белым манжетом, — женщина говорила, казалось, только с ним, на каком-то особом языке, знание которого постепенно просыпалось глубоко в недрах памяти Римини. «Ну разумеется, — сказал ассистент. — Я только хотел заметить, что уже поздно и что у нас есть еще несколько вопросов…» — «Я тоже не собираюсь сидеть здесь до полуночи, так что, с вашего позволения, позволю себе продолжить, — сказала женщина и, вновь перейдя на французский, обратилась к Пусьеру: — Я работаю с телом». Римини понял, что его обнаружили, что луч прожектора с вышки осветил темный угол тюремного двора, куда он, планирующий побег узник, забился, чтобы остаться незамеченным. Деваться было некуда. Он сидел неподвижно и смотрел туда, в глубину зала, на колонну, на рукав индийской туники с белым манжетом, на микрофон, зажатый в руке… Вскоре ему был нанесен последний удар: за колонной мелькнула и вновь пропала прядь светлых волос. Кто-то словно толкнул последнюю костяшку домино, и, падая, та потянула за собой всю огромную, старательно выстроенную фигуру. Тем временем женщина, задававшая вопрос, набрала в легкие воздуху и продолжила говорить: «Я не уверена, что уважаемый профессор (а также его европейские коллеги, равно как и лингвисты вообще) знает о существовании школы Фриды Брайтенбах, школы или же метода (данная классификация подлежит дальнейшему обсуждению) — так вот, школа Фриды Брайтенбах…»