Джоанна Бриско - Будь со мной

Когда подъехали к дому, я вспомнил письмо, которое пришло мне по электронной почте. Через окна опутанных светящимися гирляндами домов, перед которыми растут деревья в белых огнях, еще одно гаденькое письмецо прилетит в мою квартиру, чтобы замарать мой компьютер. Где-то в заплеванной кафешке в Южном Лондоне сидит бородатый алкаш и изливает свою гнилую душонку в потемки чужой души, или какая-нибудь полоумная одна в пустой квартире коверкает свою молодость. Я знал, что меня уже ждет новое письмо. Мне было любопытно, но я решил открыть его после Рождества, как будто хотел сохранить пока свою жизнь такой, какая она была.

Мы жили в Блумсбери, среди зеленых теней справа от центра города, там, где обитали только студенты да странные старые дамы давно забытого средне-европейского происхождения — перелетные птицы и загнивающие под коркой американского туризма.

Я настоял на том, чтобы остаться в Блумсбери, руководствуясь каким-то вывихнутым стремлением к столичности, которое, по сути, являлось местечковой боязнью грязи и людей из провинции. Но сельский мальчик, которым я был в душе, взял верх, и лондонский район WC1 превратился для меня в ту же деревню. Так что жизнь моя теперь протекала в пространстве, ограниченном семью загаженными собаками площадями, газетными киосками под синими вывесками и магазинами, освещенными лампами дневного света, в которых покупателей обдирали как липку. Чтобы попасть на работу (четыре дня в неделю я редактировал книжные обзоры в газете, пятый уходил на составление биографии — занятие, которое вызывало у меня все большее и большее чувство ужаса), мне приходилось выбираться на соседнюю Клакенвелл. Всего-то десять минут ходьбы, но словно другой мир. А вот Лелии, чтобы дойти до университета, где она работала, нужно было прогуляться от нашего дома до Рассел-сквер. Жить в этом районе меня заставляло странное упрямство — Блумсбери все-таки не Бодмин Мур. И уж я никак не мог ожидать, что Сильвия тоже может жить в этом районе.

Наша тесная квартирка находилась в доме на Мекленбур-сквер, на высоте трех лестничных пролетов; окна с одной стороны выходили на удивительные зеленые лабиринты частного сада, а с другой — на архитектурное уродство в стиле ар деко, с бельевыми веревками и крошащимися железными балконами над постоянно шумной дорогой. Квартира преобразилась, когда в ней поселилась Лелия. Из запущенной маленькой квартирки с лестницей, заваленной старыми газетами, она превратилась в более или менее сносное жилье, похожее на крошечный частный домик.

— Коттедж! — как-то объявила она, и с тех пор мне стало казаться, что мы живем в одном из тех миниатюрных домов с покатыми крышами, которые строят на берегу моря. Одна спальня и кладовка под низким корабельным потолком, обшитым красно-коричневой древесиной; световой люк, выходящий на крохотную секцию крыши, на которую Лелия выставляла растения в горшках дышать пыльным воздухом; мой маленький кабинет и большая комната с высокими окнами во внешний мир, где мы и проводили больше всего времени, внизу. Длинные занавески подметают старые половицы, стол вечно заставлен кипами писем, бумаг, подставками для свечей, растениями с обсыпающимися листьями и всякими побрякушками, которые покупала Лелия.

Все эти предметы были уникальными в большей степени, чем я думал; даже свечные подставки, засыпанные пыльцой, можно было отнести к той или иной категории, как и само наше существование, только я, недалекая особа мужского пола, не понял этого сразу Однажды, занимаясь поиском квартиры, я, к своему огорчению, осознал, что все люди одинаковы. И на Фаррингдон, и в Камдене, и в Кентиш-таун, и в Чок-фарм, у всех одни и те же романы на полках, одни и те же компакт-диски, свидетельства посещений одних и тех же выставок и театров, одинаковые открытки издательства «Ташен» в сервантах. И таким перекрестным ссылкам не было числа: одинаковая посуда выпуска начала девяностых из магазинов «Хабитат», одинаковый кафель над раковинами, магниты со стишками на холодильниках, битые красные чугунные сковородки, и среди всех этих отвратительных подтверждений ограниченности неизбежное — в каждом доме, в каждой квартире на полу, на диване или на столе буклетик «Гайд» из газеты «Гардиан». Раздражение и клаустрофобия разгорались во мне, как будто меня помимо моей воли записали в какой-то клуб или на конкурс, где все усваивают одну и ту же культурную информацию, чтобы потом отвечать на вопросы викторины. Впрочем, нас самих можно было разделить по категориям так же легко, как и всех тех, кого я всегда презирал. «Но ведь это естественно», — невозмутимо говорила Лелия, видя мое отвращение. Я отвечал, что у нас-то меньше денег, чем у этих тупиц. Я рос за сотни миль отсюда с овцами, а она вообще наполовину индианка.

«И что?» — спрашивала она.

И то. Может быть, мы уже дожили до того момента, когда от жизни нечего ожидать? Зарабатывал я тогда немного, но по крайней мере имел стабильную работу, что, впрочем, все равно не избавляло меня от чувства неадекватности. Я чудесным образом нашел любовь. Но это казалось мне извращенной шуткой Фортуны. В ожидании расплаты за такое везение у меня развилась боязнь рака, инвалидных колясок и рассеянного склероза. Вполне вероятно, что страхи эти были всего-навсего моим страховым полисом и в глубине души мы были довольны собой и жизнью больше, чем сами осознавали.

На следующее утро я направился к компьютеру. Спину сводило от холода. Рождественское утро. Она еще спала в обнимку с пуховым одеялом, поэтому я решил не тревожить ее сладкий сон и тихонько вышел. Мурашки пробежали по телу, и волоски встали дыбом. Зашел в туалет. Помочился. Бреясь, посмотрел на улицу. По всей Грейз-инн-роуд окна были мертвы. Включил компьютер, подумал, что если она услышит мелодию приветствия, то решит, что я сошел с ума. Когда вошел в сеть, треск модема, напоминающий радиопомехи, эхом разлетелся по квартире. Вот оно. Других писем нет. Меня это задело. Я думал, что увижу в почтовом ящике пару поздравлений от друзей, живущих за границей, которым не хотелось морочиться с открытками. Щелкнул два раза по не поддающемуся расшифровке хотмейловскому адресу. Заголовка у письма не было. Я обратил внимание, что оно было послано через несколько минут после того, как вчера вечером я вернулся домой.

«Однажды утром я поняла, что родилась, чтобы страдать. Так же, как другие дети появляются на свет, чтобы скоблить дымоходы, помогать в поле родителям или чистить карманы. Я мечтала о сиротских приютах, дразнила себя видениями крепости-тюрьмы для маленьких женщин, виновных лишь в том, что не вызвали симпатию, ведь существование несимпатичного ребенка противоречит законам природы. Я знала, кем я была. Я была недомерком, которого держали дома с определенной целью, моим предназначением было принимать на себя недовольство матери».