Пьер Лоти - Рарагю

Тут появилась Ариитеа, приготовившаяся вальсировать с английским капитаном.

— Она очень хороша, Лоти! — тихо сказала Рарагю.

— Очень хороша, Рарагю, — отвечал я.

— И ты пойдешь на этот праздник? И будешь танцевать с ней, держа ее в объятиях? А Рарагю отправится одна спать в Апире?.. Нет, ты не пойдешь туда, Лоти! — порывисто воскликнула она. — Я пришла за тобой!

— Ты увидишь, Рарагю, как хорошо будет звучать рояль под моими пальцами! Твоего уха никогда еще не касалась такая сладкая музыка! А потом ты уйдешь, потому что уже поздно. Скоро наступит завтра, и мы снова будем вместе…

— Боже мой, нет, Лоти, ты не пойдешь, — повторила она своим детским, дрожащим от гнева, голосом.

Потом, жестом рассерженного котенка, быстро сорвала с меня золотые аксельбанты, смяла воротник, изорвала мою безупречную рубашку. Действительно, в подобном виде я не мог явиться на бал королевы. Волей-неволей пришлось, досадуя и смеясь, последовать за Рарагю в леса округа Апире…

Но когда мы остались одни в лесу, среди мрака и тишины, я нашел все это глупым и неприятным. Меня раздражало и спокойствие ночи, и усеянное неведомыми звездами небо, и благоухание растений, и даже голос этого очаровательного ребенка. Я думал об Ариитеа, в длинной голубой шелковой тунике, вальсирующей там, у королевы, и страстное желание влекло меня к ней… Рарагю пошла в тот вечер по другой тропинке, увлекая меня в свои владения…

Папеэте, 1872 год

«Милая сестренка!

Я очарован этой страной, непохожей ни на какую другую. Уверен, что вижу ее, как видел ее когда-то брат Жорж, сквозь ту же чарующую призму. Два месяца назад не успел я ступить на этот остров, как уже почувствовал себя очарованным. Разочарование первых дней теперь прошло, и я желал бы именно здесь жить, любить и умереть…

Мы пробудем здесь еще шесть месяцев — так решил капитан, которому здесь тоже хорошо живется, — “Rendeer” отплывет не ранее октября. До тех пор я вполне освоюсь с этой расслабляющей жизнью, стану наполовину туземцем, и боюсь, что буду ужасно страдать в день отъезда…

Не могу выразить тебе те странные ощущения, которые я испытываю, встречая на каждом шагу то, что помнил с детства. Будучи еще маленьким мальчиком, я мечтал об Океании. Я представлял ее тогда такою, какой нашел теперь, разглядев сквозь фантастический покров. Все эти пейзажи мне знакомы, все имена известны, все эти лица я видел в детских мечтах, так что подчас все это кажется мне каким-то чудесным сном…

Поищи в оставшихся бумагах Жоржа выцветшую от времени фотографию, изображающую маленькую хижину на берегу моря, у подножия гигантских кокосовых деревьев, всю покрытую зеленью… Это была его хижина. Она до сих пор еще стоит. Мне показывали ее, но это было совершенно излишне, я бы и сам ее узнал… Она стоит пустой со времени его отъезда. Морской ветер сильно истрепал ее, она заросла кустарником и ванилью, но до сих пор носит таитянское имя Жоржа, ее называют “хижиной Руери”.

Память о Руери хранят многие туземцы, в особенности королева. Она приняла меня очень ласково и любит меня, потому что помнит о нем.

Жорж доверял тебе, сестра. Ты, конечно, знала, что он любил некую таитянку, с которой прожил все четыре года изгнания. Я был тогда еще ребенком, но догадался о том, о чем умалчивалось; я знал даже, что она писала ему, видел на его столе письма, написанные непонятным языком, который теперь начинаю понимать и на котором начинаю говорить…

Ее зовут Таимага. Она живет на соседнем острове, и мне очень хотелось бы увидеться с нею. Я часто собирался ее отыскать, но в последнюю минуту всегда колебался. Какая-то неловкость не позволяет мне копаться в прошлом брата, на которое смерть набросила свой покров…»

Таитяне напоминают детей. Они капризны, взбалмошны, способны сердиться без причины. Но они, безусловно, честны и гостеприимны в полном смысле этого слова.

Они исключительно наблюдательны, чувствительны к красоте природы, у них прекрасное воображение. Лесная глушь, мрак пугают их. Они населяют их призраками и духами.

На Таити очень любят ночные купания: в лунные ночи толпы молодых девушек отправляются в лес и ныряют в прохладную, прозрачную воду ручьев. Но одного слова «Тупапагу» достаточно, чтобы обратить купальщиц в паническое бегство… (так они называют татуированные привидения, держащие в страхе всех полинезийцев, — это странное, страшное и непереводимое слово).

Труд таитянам незнаком. Леса производят все нужное, чтобы прокормить это беспечное племя: плоды хлебного дерева и бананы растут здесь в изобилии, их хватает на всех. Таитяне проводят время в праздности и мечтах. Эти взрослые дети не подозревают, что в нашей прекрасной Европе множество людей изнуряют себя трудом ради куска насущного хлеба.

Беспечная, ленивая толпа отдыхала на берегу ручья Апире. Тетуара была в ударе и отпускала для своих погруженных в дремоту слушателей разные шутки, не забывая набивать свой рот фруктами. Слышался только ее пронзительный голос, к которому примешивался стрекот кузнечиков, распевавших свою полуденную песенку в то самое время, когда на другом полушарии, в Париже мои прежние приятели, продрогшие и закутанные, выходили из театров в ледяной туман зимней ночи… Было тихо и знойно; теплый ветерок овевал верхушки высоких деревьев, и по нам прыгали золотые блики…

Вдруг мы увидели женщину в длинной газовой тунике цвета воды, с тщательно заплетенными черными косами и венком из жасминов на голове. Сквозь тонкую ткань туники просвечивали чистые очертания девственной груди, никогда не знавшей корсета… Она обернула свои бедра роскошным парео с большими белыми цветами на красном фоне, которые виднелись сквозь легкий газ…

Я никогда не видел Рарагю такой красивой. Ее появление было встречено криками восторга. Действительно, она была очень хорошенькой, и ее полная смущения кокетливость делала ее еще прелестнее.

Она робко и стыдливо подошла ко мне и села рядом на траву, с горящими щечками, опустив глаза, как провинившийся ребенок.

— Ты хорошо устроился, Лоти, — говорили мне окружающие.

Молодые женщины заметили мое смущение, и из высокой травы раздался иск приглушенный смех и злые слова. А неумолимая Тетуара сказала по поводу газового платья:

— Оно сшито из китайской материи!

Смех усилился; он раздавался отовсюду — из-под деревьев, из ручья, — и бедная Рарагю была готова разразиться слезами.

«Оно сшито из китайской материи!» — сказала Тетуара.

Слова, полные ада, острые, как жало, которые часто приходили в голову мне самому.