Анник Жей - Дьявол в сердце

На этом этапе чтения, Франк, ты, наверное, возразишь, что никому не сделал зла. Нами правили деньги — и точка. Везде царит прибыль, у моего несчастья нет отца, мой рак — сирота. Знай, Мелкий Бес: раздавив человека морально и социально, можно его убить.

Наверное, читая это, ты иногда возвращаешься назад, ты боишься пропустить фразу, изобличающую твой провал, ту самую, которую я берегу для конца.

У меблированной квартиры, которую я снимаю, на самом верхнем этаже дома есть кладовка. Я поднимаюсь и там пишу. Мне кажется, что я поступила на работу и должна ходить туда каждый день, каких бы усилий мне это ни стоило. Когда я открываю тетрадь, то меня ни для кого нет дома. И это очень кстати: все забыли обо мне.

Я перенесла сюда компьютер, который мне отдала Ольга, тетради на пружинках, чернильный прибор. Еще коробки с фотографиями, письмами и документами, которые нужны мне для аргументации. На моем чердаке есть и другое удовольствие — балкон. Возможность подышать воздухом в перерыве между двумя страницами — это уже отдых.

Кошки охраняют. Они — часовые единственной оставшейся мне радости, радости созерцать их.

Д-р Жаффе посоветовал мне вести дневник; когда я поднялась на лифте на чердак, то все еще обдумывала его предложение. Дверь подалась, я поняла, что это место для меня. Как можно было раньше пренебрегать таким сокровищем? Прокладывая дорогу среди коробок, я вышла на балкон и, ослепленная светом, закрыла глаза.

Солнце ласкало мне лицо, привыкшее к полутьме и неоновым больничным лампам. Щурясь, я прикрыла глаза рукой и посмотрела вдаль. Передо мной распростерся Париж: цинковые крыши, трубы, антенны, причудливая игра форм, кое-где островки зелени, колокольни, Эйфелева башня. По небу в безмолвном порядке величественно проплывали пенные потоки огромных снеговых облаков. А мертвые видят облака? Казалось, достаточно только встать на цыпочки, и я могла бы дотянуться до облаков. На перила балкона села голубка, стала чистить перья. Моя пустыня наполнялась нежностью. Часть внешней стены увивал плющ. Пораженная этими красками, я почувствовала, как во мне пробиваются ростки забытого чувства — умиротворения.

Крестный ни разу не был здесь. Это убежище только мое. Франк очень удивился бы, узнав, что комната для прислуги превратилась в мое королевство.

Только кошки имеют доступ в мое тайное убежище. Они ничуть не мешают мне писать, а иногда даже помогают. Стоит мне взглянуть на них, и я тут же нахожу нужное слово. Я просматриваю список генетически измененных продуктов (его вывешивает «Гринпис» на сайте Metacrawler.com) и знаю, что кошки бы меня одобрили. Их немое присутствие служит мне поддержкой. Молчание кошек — это мой женьшень.

Как и у Мод, у меня три кошки. Сиамка спит на коробке из Франс-Иммо. Лапки сложены на груди, глаза блаженно закрыты, усы обвисли: по всему ее облику видно, что она никогда не страдала. Ее ни разу не били и не обижали. От людей сиамка видела только заботу и внимание. Поэтому ее доверие безгранично. Она ничего не знает о боли, поэтому ничего не боится. Сиамка, как хорошее вино, только хорошеет с годами. Когда она спит, то от удовольствия и неги принимает самые удивительные позы. Я с наслаждением любуюсь ею и жалею, что не могу запечатлеть в мраморе или на полотне всей ее грации. Кто не видел спящей сиамской кошки, тот ничего не знает о красоте.

Больше всего в бежевой сиамке меня поражает ум. Бежевая даже во сне сохраняет мудрость старшей. Ее черты благородны. По человеческим меркам ей семьдесят лет. Наши волосы седеют, а ее шерсть темнеет. Одним словом, Бежевая — воплощение ума.

Полосатый моложе, но он мужчина в доме. Глупый и добрый, он всегда хочет ласки, и его преданность не знает границ. В Полосатом есть что-то от собаки: вся его жизнь сосредоточена на хозяине. И он рад своей зависимости. Я люблю его меньше, чем сиамку, может поэтому Полосатый боится даже собственной тени. Глядя на него, я понимаю, что чувствует тот, кого не любят.

Самая младшая кошка строптива. Ее родители обитали на песчаных равнинах Бретани, и Черная не забыла своих корней. Таким образом, в центре Парижа обитает дикая кошка. Черная или крадется, или удирает, она все время носится. И этим напоминает мне покойную Мод: она тоже дитя свободы. Младшенькая непредсказуемая и шустрая. Ее может обрадовать любой пустяк. Но это вовсе не значит, что она лишена серьезности и глубины.

Полосатый нападает на нее, когда я отворачиваюсь. Он не прощает ей того, что она самая любимая.

Черная похожа на рисунок Делакруа, на пантеру Бари. В этой малышке меня поражает хватка хищника. Глядя на нее, понимаешь, что такое дикие джунгли. Эта малышка любит риск. Она всегда готова принять брошенный вызов.

По ночам, когда я работаю, Черная гуляет по крышам. В глубине ее души осталась память об огромных пространствах Бретани. Даже когда она спит, запрокину в голову, из-под сомкнутых губ высовываются клыки. А проснувшись, этот вампир похож в профиль на плюшевую игрушку: поднятые ушки, плоская мордочка, смешно топорщатся длинные усы. Ее глаза цвета анисового ликера замирают так, будто видят галлюцинации.

Пчеле грозит опасность, и я решаю спасти ее. Черная притаилась в жимолости и меряет меня взглядом. Желтые глаза — как луч лазера. Я протягиваю руку. Мои пальцы касаются густого меха. Ласка оказывается действенной: Черная кладет мне в ладонь лапку с втянутыми копями.

Шестое воскресенье после выхода из комы. Я листаю Библию, которую ты мне подарил, Франк. Я нашла там фразу, которую дарю тебе: «Февраль. Мы оставляем смертную тень, чтобы пойти к тому кто есть Свет, рожденный из Света. После Рождества день понемногу наступает на ночь».

Я перечитываю единственное электронное письмо, которое я отослала в нефтяную компанию «Франс & Петроль Инк». «Мы — выразители гражданского возмущения. Пятьсот тысяч птиц, перепачканных мазутом, не могут взлететь. Это что, страшный сон? Над планетой бушуют ураганы. По-вашему, это просто природное явление? А загрязнение окружающей среды, вызванное стремлением к быстрой наживе? А те, кто умирает от листериоза, пали жертвой Рынка? Давайте же отдадим на бирже привилегии политкорректным обществам и объявим бойкот всем остальным. И пусть себе Зеленые пресмыкаются, мы не имеем к ним отношения. Ответственны, но невиновны? Нам не нужна Ваша милостыня, господин Петроль-Тоталь».

Изредка я выхожу. Задеваю прохожего, но он не обращает внимания. В безлюдные часы я зашла в ресторан «Купол», у меня долго не принимали заказ. Я позвала: «Официант!» — и меня наконец-то заметили. Он подскочил, провел по столу тряпкой, совсем как в американских фильмах. Я заказала свежевыжатый апельсиновый сок и яичницу-болтанку, но ни пить, ни есть не стала — почему-то расхотелось.