Татьяна Успенская - Шаман

Витя смотрел ярко на Нину. Пушистая его голова светилась. Напряжение исчезло с лица, сыпь пропала. Ещё раз шевельнулись ноги, уже сильнее.

— Мама! Иди скорее! Шевелятся!

Нина ждала, вся перелившись в свой взгляд, устремлённый на Витю. Его ноги уже были на краю тахты. «Помоги ему, солнце, помоги!» — молила она, а вслух сказала:

— Ну! Ты уже почти стоишь! — Голос её сорвался в звон.

И Витя сбросил ноги на пол, встал. В эту минуту он потерял Нинин взгляд и снова рухнул на тахту. Но он не испугался, не расстроился, он закричал что было силы:

— Мама, иди скорее! Мама! Я стоял. Мама! Мама! — Он лежал туловищем на постели, ноги обмякли на полу.

Витя не понимал, а Нина понимала: она не сумела.

Никогда не суметь ей так помочь человеку, как помогает Кеша. Она обыкновенный человек, только Кеша…

С жалостью и страхом смотрела Нина на мокрое Витино лицо. Сегодня же, сейчас же нужен Кеша.

— Вы даже не знаете, какое чудо вы совершили, — шептала женщина, горячо дыша ей в щёку. — Что вы за человек… Витя поверил, я вижу.

— Я сейчас приведу врача, — перебила Нина.

Женщина растерянно развела руками:

— Нам нечем платить. Похороны взяли всё. Правда, у отца есть на книжке, но выплатят не сразу, должен пройти срок. Денег нет, — повторила она горько.

— Какие деньги?! — воскликнула Нина, стараясь не смотреть на сияющего Витю. — Иннокентию Михайловичу не нужны деньги, он получает зарплату.

Женщина удивлённо воскликнула:

— Что вы говорите?! Мы все эти годы платили ему больше ста рублей в месяц, папа мне недавно признался. Что вы?!

— Мама, я снова буду ходить, слышишь? Я добьюсь.

Нина пошла к выходу.

— А чай? У меня вскипел чай! У меня есть бутерброды! Пойдёмте.

Боль, сжавшая сердце, вывела Нину из комнаты, из квартиры, из дома. На улице её встретило солнце — оно стояло прямо над головой.

Кешин дед жил в деревне. В деревне всё по-другому: проще, нужно человеку немного. И время было другое. А у Кеши мать с сестрой на руках. Траву необходимую на асфальте не возьмёшь и один не унесёшь из тайги для всех больных — приходится докупать. И книги стоят денег. И продукты сейчас дорогие. Как же не брать денег?! Нина медленно шла домой, задрав голову, пытаясь растворить в солнце то, что вертелось у неё в голове. Но солнце не посылало к ней лучей.

Квартира была полна народу. Люди сидели неподвижно, сосредоточенные на своей болезни и ожидании. Молодой человек, тот, что просил всех поговорить с ним, просиял, увидев её. Он сильно изменился за эти несколько дней. Глаза у него уже не блёклые: жёлтые, в тёмно-коричневую крапинку, рябые.

— Здравствуйте! — Он приподнялся навстречу. — Как вы себя чувствуете? Я вижу, лучше, да? И я лучше. Я сегодня спал. Первый раз за несколько лет. У вас были когда-нибудь бессонницы?

Эта очередь — до вечера. Что придумать, чтобы Кеша прервал приём?

— Почему вы не хотите поговорить со мной? Вам тоже лучше?

Нина улыбнулась молодому человеку и шагнула к Кеше в кабинет. Она вошла стремительно, чувствуя в себе власть над ним.

Кеша держал девушку за руку, держал, как недавно держал её. Рельефный профиль, короткая широкая коса, идущая сверху и закрывающая скулу, отпечатались в Нине. Через много дней она будет помнить эту девушку.

— Кеша, старик умер, — сказала Нина, — Витя снова слёг. Срочно нужно…

— Уходи, — тихо произнёс Кеша. — Выйди вон.

Девушка не повернулась к Нине, так и сидела, вперившись взглядом в Кешу. Кешино лицо исказилось злобой. Нина попятилась к двери, не помня себя, выскочила в комнату, в коридор, на лестницу и тут опустилась на ступеньку.

«Выйди вон».

Никто никогда не говорил с ней так.

У Олега привычка, когда он сердится, шевелить бровями — вверх-вниз.

За всю войну один раз праздник вышел: уже в сорок четвёртом ехали с матерью к её сестре в город Пушкино, на платформе под скамейкой нашли мешок с семечками. Хлеба не видели вдоволь всю войну, картошки не видели, а тут — семечки! Каждое зёрнышко жевали, смаковали — за хлеб, за картошку отъедались.

Кнут как-то змея сделал бумажного. Бежали за ним по Садовой и через Садовую, перед машинами. Шофёры приостанавливались, выглядывали, ругались грязными словами. А милиционер догнал змея, смотал верёвку, за руки повёл их к тротуару. Он ничего им не сказал, только рука долго потом была немая.

Какая-то чепуха лезет в голову.

Кнут. С ним вся жизнь связана!

— Мама, идём домой. Неудобно. — Оля появляется неожиданно, гладит её по голове, пытается приподнять. Нина покорно встаёт, покорно идёт следом за Олей на кухню. — Тебе надо пить лекарство. — Оля даёт ей рюмку. Нина машинально пьёт. — Что с тобой случилось? Ты утром была такая здоровая, такая красивая!

— До свидания! — слышит Нина девичий голос, вскакивает, бежит в коридор, но дверь перед её носом закрывается. Она видит, как к Кеше идёт дядька, сильно припадая на левую ногу. А на освободившееся место, которое ближе к Кешиному кабинету, пересаживается новая девушка. Высокая грудь, чуть не до бровей ресницы. Свободная блузка, широкая юбка. Рассыпанные по плечам золотистые волосы.

— Мама, пойдём, я налила тебе чаю. — Оля тянет её из комнаты, а Нина в упор смотрит на блондинку. Кофта — голубая, юбка — голубая. Под цвет глаз. Яркие длинные ногти. У Нины ногти обламываются, никак не может сделать маникюр.

Блондинка не опускает глаз под Нининым взглядом, сначала удивлённо, потом нагло рассматривает Нину.

— Мама, пойдём. — Оля чуть не плачет.

Вышел от Кеши хромой дядька. Блондинка неторопливо встала, тронула волосы, кофту, пригладила юбку лёгким движением, неожиданно подмигнула Нине и шагнула к Кеше.

Нина обессиленно опустилась на её место. Словно она тоже, вместе с блондинкой, вошла сейчас в Кешин кабинет. Кеша дотрагивается до узкого подбородка блондинки, смотрит её нёбо, на нёбе нет чёрных точек, обозначающих болезнь, берёт в свои руки тонкие запястья. Девица здорова, она явилась к Кеше нарочно — её мучить. Нина едва сдерживает себя, чтобы снова не войти в кабинет. Кеша оглядывает блондинку, как её, подробно и предлагает ей… массаж! Он будет своими лёгкими пальцами гладить её спину, её живот, будет с ней шутить.

— Нет, не хочу! — чуть не вслух кричит Нина, встаёт и решительно идёт к Кешиной двери.

— Мама! — Оля виснет на ней, тащит из комнаты. — Что с тобой случилось, мама? На тебя все смотрят.

Пусть смотрят, ей безразлично. Хромой дядька был у Кеши десять минут, а эта… сидит чуть не полчаса. Что они там делают?

Как сквозь туман, Нина видит в дверях новых людей: солидную, представительную чету с сыном лет семнадцати. Руки всех троих заняты — цветы, коробка с шоколадом, коньяк, какая-то широкая, плотно завёрнутая доска. И ещё что-то. И ещё.