Татьяна Успенская - Шаман

Но вот уже кольца надеты, и увековечены в большой толстой книге имена супругов, и нужно идти отсюда. А Кеша не хочет. Музыканты ждут его слова или жеста, но он не может сейчас никому приказывать, он хочет слушать женщину. Её слова продолжают звучать в нём, тихие, уверенные слова: и об ответственности, и о любви, и об уважении друг к другу.

Как только вышли на улицу, музыканты заиграли сами. Надю окружили, Надю поздравляли. Её подружки ревели в голос — не то радовались, не то завидовали. А Кеша оглядывался вокруг, потому что на них все смотрели: у них своя музыка, у каждого гостя в руках чуть не по ведру роз (Кеша ездил за ними в совхоз!), и больше всего гостей у них.

Он был горд, что справил всё, как надо, но что-то мешало Кеше радоваться по-настоящему, он старался вспомнить, о чём думал совсем недавно, что волновало его, да перебилось красным ковром, торжественным шествием и особенно красивыми словами женщины. Он не слушал Жорку, который ворчал о глупости ранних браков, зачем, мол, государство разрешает их. Он глядел вокруг, пытаясь понять, что тревожит его.

— Кеша!

К нему идёт Надька!

Он вспомнил: она бросила его.

Не успел исчезнуть, Надька оказалась подле. Её щёки блестели, видно, совсем зацеловали девчонку, на правой щеке две полоски губной помады, глаза сияют, в них стоят невыливающиеся слёзы.

— А ты не хочешь поздравить меня? — с вызовом спросила она. Она прижала розы к груди, на одном её пальце выступила капля крови.

— Я тебя уже поздравил, что слова говорить. Теперь сама живи, без меня, Надька.

Загудели машины и автобусы, пора было ехать в ресторан. Музыканты старались — наяривали что было сил, девчонки и мальчишки уже приплясывали на асфальте. Кеша отошёл от сестры сначала медленно, потом быстрее, нужно скорее сесть в машину, скорее — в ресторан!

— Кеша! — тоненько крикнула Надька, а у него защипало в носу. Он разозлился, полез было в кабину к шофёру автобуса — велеть открыть окна! Но дожидаться, пока это сделает шофёр, не стал, принялся открывать сам. Стёкла, съезжая вниз, взвизгивали. Переходил от окна к окну. Его раздражал звук, с которым опускались стёкла, но вместе с тем этот звук и резкие движения, когда он чуть ли не повисал на окне, были ему нужны. За Кешиной спиной уже гомонили гости, у автобуса музыканты наяривали что-то хипповое, а Кеша не спешил разделаться с окнами. Надо было идти к Надьке в машину, с лентами и куклами, он не хотел, хотя очень любил сидеть с Надькой и смотреть на неё. Надьке он больше не нужен, только это он и понимал сейчас.

— Вот ты где! — В автобус лезет Жорка. Кеше показалось, что Жоркины щёки ещё больше опухли. — Тебя ждут, айда! Ты чего? — испугался Жорка.

— Не пойду я туда, обойдутся без меня. Я тут нужен, без меня тут не обойдутся. Здесь сквозняк.

Жорка, видно, понял что-то своё, потому что полез из автобуса, закричал ему снизу:

— Я сейчас, ты обожди меня, слышишь?

Музыканты, как им было велено Кешей, играли без перерывов. Кеша любил громкую музыку, но сейчас его точно колотили по башке барабанными палочками. Чёрт его догадал вытащить на божий свет этих уродов! Кеша высунулся в окно. Надьку бесстыдно, на его глазах, целует чужой мужик.

— Громче! — завопил Кеша. Никакими словами он не мог бы объяснить, что с ним. Это хорошо, что Надька выходит замуж, не вековухой же ей из-за него оставаться!

— Пей! — Жорка протянул Кеше бутылку коньяку.

Кеша недоумённо уставился на эту бутылку. Наконец понял.

— Иди к чёрту, Жорка!

Наконец автобус тронулся.

Вокруг смеялись гости. Надькины школьные и фабричные подружки перемигивались с музыкантами и даже приплясывали в проходе, а когда автобус дёргался, валились, визжа, вперёд. Гости посолиднее пытались разговаривать, но, видно, не слышали друг друга и досадливо поглядывали на музыкантов. Кеша торопил время: скорее бы попасть в ресторан!

Встречал их сам директор. Он стоял у входа рядом со швейцаром, деланно улыбался. Кеше было плевать, как он улыбается. Деньги есть деньги. Кеша купил самый лучший зал в ресторане. Пусть все улыбаются ему. Директор махнул рукой в глубь коридора кому-то, и тут же появилась красивая девушка. Она несла поднос. На подносе стояли знакомые высокие фужеры, матовые на свет, с вензелем ресторана. Директор собственноручно стал разливать шампанское.

— Ты ничего себе, — сказал Кеша девице, — что надо. — Девица улыбнулась ему, Она, в самом деле, была ничего себе — пухленькая, с мохнатыми ресницами. Кеша, наконец, успокоился: а что, в общем-то, происходит? Ну, выходит замуж сестра. И хорошо, Не перестаёт же она от этого быть его сестрой?! Директор с поклоном поднёс бокалы жениху и невесте. — До конца пей, Надька! — сказал Кеша весело, когда Надька, морщась и краснея, лишь пригубила. — До конца! А то счастья не будет! — Надька всё больше краснела, растерянно оглядывалась по сторонам, смущённая тем, что все, столпившиеся вокруг, старые и молодые, смотрят на неё. — Ну, Надька, не бойсь, до конца! А теперь бей вдребезги! — От жениха Кеша старательно отворачивался — не хотел видеть ни выпученных в восторге глаз, ни малиновых щёк, ни белого жёсткого воротничка сорочки.

Надька не кинула, а выронила фужер. Тут же музыканты оглушили улицу маршем, и под этот марш гости мимо улыбающегося директора стали втягиваться в распахнутые двери.

— Ты — мой гость сегодня, — важно сказал директору Кеша. — Упейся в память о моей сестре и моей молодой жизни. Кончилась теперь моя жизнь.

— Ты сдурел, Кешка, тебе что, моча кинулась в голову? Соображай, что говоришь, — зашипел в ухо Жорка.

— У меня — служба, — слабо сопротивлялся директор, но Кеша уже вёл его за плечи.

— Во даёт!

— Да я сроду не видывал такого!

— Ну и размахнулись! — перешёптывались гости.

Просторная голубая комната, с голубыми стенами, голубыми портьерами и с громадным золотистым светильником, разбрасывающим по комнате золотистые лучи, производила впечатление разлившегося в небе солнца.

На столе оказалось всё, что заказывал Кеша, и сверх того — заливной поросёнок.

Гости быстро расселись, все лица повернулись к нему. Он здесь хозяин, это каждый понимал, и от него ждали первого слова. Кеша встал.

— Значит, так. — Глаза в глаза столкнулся с женихом. Подождал, пока жених покорно опустит глаза. — Отдаю я тебе, Иннокентий, свою сестру. Я вырастил её, можно сказать, сам. Наша мать деньгу зашибала, чтобы прокормить нас. Надька росла в моей заботе. Не обижай её.

Кеша сел. Пить не стал.

Собравшиеся в зале люди, разных профессий, разных судеб, разных культур и национальностей, вовсе не все пылали любовью к молодым. Любопытство, зависть, страсть к обжорству — мало ли какие причины привели их в этот зал. Но люди, стараясь незаметно разглядеть пышное убранство комнаты и богатый стол, всё-таки вели себя пристойно: повёрнуты были к молодым, любовались ими. А вместе с молодыми жадно изучали Кешу.