Мария Лебедева - Горький мед

— Олюшка! — обрадовался он. — Ну наконец-то! Закончила?

— Да, дядя Паш, можешь меня поздравить, — весело ответила она.

— Поздравляю, конечно, хотя… — Он печально посмотрел на нее и махнул в сторону приемника. — Что творится, Олюшка, ты бы знала, что творится…

— А почему одни хрипы? — спросила она.

— Последние полчаса глушить стали, слушать невозможно, — сердито ответил он. — Раньше «Голос Америки» легче поймать было.

Мимо прошла на террасу тетя Тамара, неся на блюде большой пирог.

— Пошли чай пить, — сказала она. — Молодых ждать не будем, они, наверное, поздно приедут. Ларочку позовите, она на огороде.

В первые минуты Ольга испытывала такую радость, такое облегчение от того, что работа наконец закончена, словно сама была автором по меньшей мере половины пьес в этой будущей книге. Но радость ее сразу поблекла и исчезла без следа, когда дядя Паша пересказал услышанное по радио, что успел запомнить или записать.

Трудно было вообразить себе танки и бронетранспортеры, которые появились в мирном городе не с целью принять участие в ежегодном параде.

— Завтра с утра поеду в издательство, — сказала Ольга. — Сама все увижу. Вдруг это просто паника и ничего серьезного не произошло? — успокаивала она дядю Пашу и отчасти себя, хотя оба прекрасно понимали, что это наверняка серьезнее, чем они могут себе представить.

На террасу вошла мать Ольги, неся корзину помидоров и другую, побольше, с яблоками. Яблоки, как всегда, высыпали прямо на пол террасы, и они живописно раскатились в дюжину натюрмортов, блестя глянцевыми, мокрыми от дождя боками. Ольга знала, что скоро неповторимый яблочный дух разойдется по всему дому, вызывая воспоминания детства, когда каждый прожитый день казался полным особого смысла, а каждый будущий таил в себе неизвестные чудеса и загадочные открытия.

На столе красовался большой яблочный пирог, кипел самовар, в прозрачных вазочках золотилось варенье, и эта мирная, уютная домашняя обстановка не только успокаивала, но как бы убаюкивала Ольгу, и на какой-то миг она даже забыла о том, что сейчас, судя по словам дяди Паши, должно было происходить в столице.

— По какому поводу пир? — спросил дядя Паша, кивнув в сторону пирога.

— Так сегодня же праздник, Паша, — улыбнулась тетя Тамара. — Забыл? Преображение сегодня…

— Ах да, — встрепенулся он, — мне Степаныч говорил, что старуха в церковь с утра пораньше ушла… А помнишь, — сказал дядя Паша, обращаясь к жене, — мама в этот день тоже в церковь всегда ходила… И яблоки с собой брала… Помнишь?

— Конечно, помню, — ответила тетя Тамара, разрезая пирог, — потому что и Яблочный Спас сегодня.

— Ну что, спасайся кто может? — усмехнулась Ольга и разложила пирог по тарелкам.

Он, как всегда, оказался отменным, и все принялись расхваливать особый талант тети Тамары именно в этой области кулинарии. Дядя Паша, внезапно осознав, что слишком увлекся ублажением своей плоти, в то время как люди, возможно, уже гибнут на баррикадах вокруг Белого дома, отставил от себя тарелку с недоеденным пирогом и грустно произнес:

— Нет, все-таки это пир во время чумы…

Молодые действительно приехали очень поздно, в начале двенадцатого. Все поджидали их на веранде: сестры вязали, дядя Паша с Ольгой с переменным успехом пытались поймать нужную радиостанцию.

Тетя Тамара сразу засуетилась и ушла на кухню разогревать ужин, а Игорь с Ириной, возбужденные увиденным, перебивая друг друга, отвечая попутно на многочисленные вопросы родственников, рассказывали о том, что творится сейчас в самом центре Москвы, об обращении российского президента, расклеенном даже в метро, о толпах народа у Белого дома, о строительстве баррикад и о возникающих то тут, то там стихийных митингах с добровольными ораторами различной окраски. Однако тон их повествования не оставлял сомнений, что и для Игоря, и для Ирины это было своего рода развлечением, бесплатное кино на улицах города с живыми людьми вместо актеров.

— Но ведь по улицам, должно быть, опасно передвигаться? — ужасалась мать Ольги. — Если танки… и военные… могут ведь начать стрелять.

— Нет, тетя Ларис, совсем не опасно, — весело отвечала Ирина. — Все как обычно, и магазины открыты, и рестораны.

— Да если от центра отъехать немного, так вообще тишина и спокойствие, — сказал Игорь, — будто ничего и не случилось.

— Мне дед рассказывал, — бросилась в воспоминания мать Ольги, — ну, ваш прадед, — уточнила она, обращаясь к дочери и племяннице, — он был свидетелем, когда Зимний брали в семнадцатом. Он в трамвае к другу ехал на Выборгскую, видит — толпа небольшая у Зимнего, шум какой-то. В общем, никто из пассажиров и внимания-то особого не обратил. А наутро — здрасьте, оказалось, это революция была.

— И ничего удивительного, — авторитетно заявил дядя Паша, — многие перевороты так происходят, некоторые вообще бескровно, вот, к примеру…

— Эй, защитники демократии, пожалуйста, к столу! — раздался из кухни голос тети Тамары.

Час был поздний, и Ольга решила отправиться спать, потому что понимала, что разговоры эти и споры можно вести всю ночь, а ей с утра предстояла поездка в издательство.

— Скорее всего, к вечеру вернусь, — сказала она, — надо ведь и со Светкой повидаться.

— Если допоздна задержишься, лучше оставайся ночевать в Москве, — посоветовала мать. — И по баррикадам особенно-то не бегай…

— Да уж, — со вздохом поддержал дядя Паша, — помнишь, у Чехова: если висит ружье, то хоть к концу пьесы, да выстрелит.

Улыбнувшись их добрым старческим наставлениям, Ольга пошла в светелку и, закрыв дверь на крюк, легла в постель.

В электричке по пути в Москву Ольга прислушивалась к разговорам вокруг, но ничего необычного не услышала. Говорили о хорошем урожае яблок, о том, что спасу нет от колорадского жука, который, паразит такой, всю картошку попортил, о том, что люди, вышедшие на пенсию двадцать лет назад, получают больше, чем пенсионеры начинающие. Жизнь утреннего вагона ничем не отличалась от повседневной: кто-то читал, кое-кто спал, привалившись головой к окну или к плечу соседа, где-то плакал ребенок, а некоторые домовитые женщины, чтобы не терять времени даром, ухитрялись даже вязать. Вспомнив рассказ прадеда о взятии Зимнего, Ольга подумала, что, наверное, так и должно быть, жизнь продолжается всегда, потому что она, эта жизнь, выше и мудрее всех политических игрищ и переворотов.

В издательстве царило оживление, сотрудники бегали вверх-вниз по лестнице с озабоченными лицами, собирались стайками в коридорах, а на лестничных площадках, местах обитания курильщиков, не продохнуть было от табачного дыма.

— Ах, Оленька Михайловна, здравствуйте, дорогая, — заверещала Елена Одуванчик, сидевшая в редакции в полном одиночестве. Она очень обрадовалась появлению Ольги. — Вы, конечно, в курсе? Боже мой, что будет? Что будет? К чему это все приведет? — нервно воскликнула она, усаживая Ольгу за стол и наливая ей чай. — Вы, наверное, устали с дороги? А как здоровье Павла Сергеевича?