Мила Бояджиева - Возвращение мастера и Маргариты

- Ну зачем так огорчаться? Чуть что - сразу в слезы, - возмутился Амарелло. - Будет вам домик с вареньем. Уж если сильно хочется располагайтесь там под лампой и нищенствуйте.

- Вы так щедры! - воскликнул Максим.

- Тогда возьмите от меня на память, - Роланд кивнул в сторону двери. Тут же явилась Зелла, неся на подносе альбом с фотографиями, папку с письмами и цилиндр калейдоскопа.

- Письма Льва и Варвары, как вы понимаете, не могли быть написаны и отправлены в те варварские времена. Но здесь до последнего слова чистейшая правда. Эти слова не были произнесены и написаны, они существовали в измерении мыслей и чувств. Я подтверждаю подлинность. Мало того, их каким-то образом угадал Мастер и внес в свою сагу, - Роланд протянул Максиму папку. - А игрушку Мишеньки пришлось слегка подчинить. Имейте в виду на всякий случай: стеклышки в калейдоскопе заменены рубинами, сапфирами, изумрудами, алмазами - самой чистой воды и отменного качества.

Максим с сомнением взглянул на Маргариту. Она взяла подарки, благодарно улыбнулась Роланду, стоящей с ним рядом троице и тихо воскликнула:

- Прощайте!

- До свидания, - усмехнулся Роланд, скривив уголок тонкогубого рта.

Глава 30

На крыльце одуванчикового дома сидели двое, у их ног примостился пес. Лапа на кого-то лаял во сне, щерился и тут же просыпался. Поднимал голову, смотрел на хозяев и предано повизгивал. Августовский день клонился к вечеру. Вдоль политой дождем дорожки пышно цвели малиновые и белые флоксы, было слышно, как тяжело падают в траву поспевшие яблоки.

- Что это было, Марго? Или нам все привиделось? - спрятав лицо в ладонях, Максим медленно приходил в себя, как после долгого обморока.

- Не знаю, милый... - откликнулась Маргарита, с сомнением глядя на свой пуховый синий пуловер и джинсы - одежду, в которой ходила на встречу с профессором, навещала Беллу, попала к Осинскому, а потом сбежала в Дом. Неужели минул всего лишь один день? - Она медленно отняла руки Максима, заглянула ему в лицо.

- Макс... Твои глаза, царапины... Тебя били. И волосы! Здесь на виске серебряная прядь!

- Я так боялся за тебя! - он обнял ее и прижал крепко-крепко.

- Значит, все было...

- Не знаю, не знаю! - говорил Максим в ее щеку. - Вчера, да это было вчера. В Лапу стреляли... А меня увезли. О Боже, как же я не хотел умирать! Как больно было расставаться с тобой!

- И мне. И мне... - Маргарита пристально рассматривала на своем пальце кольцо с хрустальной бусиной. - Сколько всего произошло! Что же с нами случилось, Макс?

- Ничего... Мы не изменились, мы остались прежними, любимая, - смотрел он иными, печальными глазами. - Сон, сон, всего лишь дурной сон. Послушай...

Двое сидели на крыльце, говоря тихо и горячо. Солнце склонилось за елки на дальнем берегу озера. От цыганских изб доносились разливы гармони и надрывное хоровое пение. Там играли свадьбу. Стало прохладно и сыро, за кустами легли сиреневые тени.

- Мы здесь, мы дома. Ничего страшного не случилось. А кажется, что пронеслась вечность, - Максим пощупал щетину, провел пальцами по царапине у сонной артерии, оставленной лезвием.

- Она пронеслась, Макс. Пронеслась, оставив печаль. Наверно, мы стали сильнее. И еще какая-то грусть... Нет, это о того, что солнце уходит... Всегда именно в час заката мне чудится, что мы на краю света, что совсем одни и что нас подстерегает неведомое, - крепче прижалась Маргарита.

- В эти минуты солнце покидает мир. Он сиротеет. И хотя умирает всего лишь один день, мир замирает в скорби.

- А людей охватывает печаль, словно жизнь кончается и надо подводить итоги.

- Надо идти в дом, зажигать огонь и думать о том, что завтра снова взойдет солнце, - Максим поднялся и взглянул хитро. - Почему-то мне кажется, что тебя ждет на столе ананас и потрясающий ликер.

- Выходит, чудеса продолжаются? - Маргарита встала, почти сравнявшись с ним ростом и подставила губы для поцелуя.

- Продолжаются. Будем всегда жить так, ладно?

....Когда землю покрыли густые сумерки, в печи одуванчикового домика ярко пылал огонь. За столом, покрытым бархатной скатертью, под лампой с мандариновым абажуром, возле которой стояла вазочка с пышными флоксами, сидела Маргарита и тихо плакала от пережитого волнения и счастья. В ногах на стеганом лоскутном коврике, свернувшись клубком, дремал Лапа, чуть заметно поводя настороженным ухом. Ему снился хороший собачий сон, в котором были вернувшиеся хозяева, прогулки по лесу, шумное плавание в озере за палкой. И не было ни одного врага.

Перед Маргаритой лежала рукопись Максима и папка с подаренными письмами. Уютно тикали ходики. На диване под ковриком с облаками и летящей женщиной спал Максим. Его дыхание было спокойным. Наплакавшись, Маргарита взяла листки, исписанные стремительным, размашистым почерком. Максимом торопился выговориться, ожидая ее у накрытого стола, и, наверно чувствуя, что к дому уже мчится беда.

"Радость моя! Что бы ни делал я, о чем бы не думал - я обращаюсь к тебе. В болезни и в здравии, в радости и в тоске - обращаюсь к тебе. Сейчас я жду твоих шагов на тропинке и тороплюсь выговориться. Будто предстоит нечто решительное, опасное..."

Глава 31

" ... Неистребима привычка изъясняться на бумаге. Ощущение такое, что если не вывалить все, не освободиться от одолевших мыслей - лопнешь, как воздушный шарик. Писание - это один из способов разобраться в себе и одновременно - сеанс самогипноза. Это попытка противостоять тлену.

Вот и сейчас. Даже руки не вымыл, ботинки снял прямо посередине горницы, как ты делать мне не позволяешь, и бросился к письменному столу, потому что мчался домой, к тебе, а здесь - пусто. Пусто так, как никогда не бывало.

Должен признаться - тревога и страх навалились небывалые. Ты знаешь, какие глаза у потерявшихся в толпе собак. У меня такие же - больше смерти, больше всего, что можно вообразить ужасного, я боюсь потерять тебя.

Пишу, а ухо прислушивается. Вот сейчас зашуршат камешки на дорожке, скрипнет крыльцо и распахнется дверь. Я схвачу тебя в охапку и буду бубнить в пахнущие дождем волосы: никогда, никогда не отпущу. Вместе - мы можем дышать, видеть, мыслить только вместе...

Какая-то непонятная тревога подсказывает мне, что надо завершить мою сагу, хотя бы наскоро договорить до конца. Так много исписанных листов, такая долгая, долгая история...

Варюша солгала в письме к Льву - не было в ее жизни никакого Федора. Федор Митьков проживал в коммунальной арбатской квартире и даже делал одинокой соседке определенные знаки внимания, которые остались ею, умевшей любить только одного мужчину, незамеченными. Кто-то из умных отметил, что на свете много женщин, у которых не было ни одной любовной связи. Но лишь у единиц она была только одна. К эти избранным относилась Варя.