Резник Юлия - Не ты

— Ни то, ни другое! Я полностью здорова и требую развлечений!

— Вот как? И даже справка от врача имеется?

— О том, что я требую развлечений? — поддела любимого Маша.

— Нет, о том, что здорова!

— Дим… Мне, правда, намного лучше…

— Ладно, тогда говори, чего бы ты хотела?

— Я бы очень хотела домой. К тебе, к нам… Съесть ужин, посмотреть Севкин кастинг, который ты прошляпил… А потом уснуть в твоих руках и проспать до обеда.

— Кастинг, говоришь? — задумчиво протянул Самохин.

— Да, все, что угодно!

— Ну, жди тогда, скоро буду!

Даже себе потом Мура не могла объяснить, что это было. Смотрела то в Димины серьезные глаза, то на огромный экран, по которому уже шла реклама — и действительно не понимала, какого черта случилось. Все шло замечательно, ей нравилось шоу, в котором Севка принимал участие, и даже Самохин не слишком скучал, расслабленно наблюдая за происходящим. А потом на экране появился Всеволод, и все покатилось прямехонько к черту. Она уж не знала, то ли он специально все так преподнес, то ли сценаристы постарались на славу, но факт оставался фактом — Сева на всю страну признался ей в любви. В то время, когда на экране мелькали кадры, отснятые во время интервью Муры, за кадром звучал его хриплый, берущий прямо за душу голос.

— Участие в шоу — моя последняя попытка вернуть любимую девушку. Доказать, что даже после аварии я все тот же парень, которого она любила, — резюмировал он.

Маша нервно сглотнула, а Самохин, хлопнув себя по коленям, встал.

— Не расскажешь, что это было? — спросил он, задумчиво потирая запястье.

Глава 27

— Если бы я сама понимала… — растерянно пробормотала Мура. — Он… он мне не говорил ничего такого, Дима.

— О том, что любит — не говорил? — вскинул бровь Самохин.

— Нет… Об этом говорил… Но не так же!

— А почему ты мне ничего не сказала?

— О чем?

— О том, что он к тебе питает чувства. И о том, с чего это все началось.

Маша отвела взгляд, обхватила себя руками, не в силах найти себе место и нужные слова.

— Потому что это было давно. Потому что сейчас это не имеет значения… И потому что мне было мучительно стыдно. — В конце предложения ее голос скатился в тихий свистящий шепот.

Самохин подобрался.

— А стыдно почему? Что стыдного в дружбе? Вы ведь дружили? Или… я чего-то не знаю?

Это было, наверное, глупо. Спрашивать о таком. Ведь никогда раньше Диму не волновало прошлое женщин, которые время от времени появлялись в его жизни. Он был прогрессивным человеком и все понимал. Но тут… Это ведь его Машка! И его сын. За которого тоже душа болит. Парадокс. Одной частью сознания хочется удавить щенка за все, что он сделал, встряхнуть со всей силы и проорать — так нельзя! А с другой… утешить хочется, прижать к себе. Потому что этот малолетний придурок запутался, потому что ему наверняка больно. А боль ребенка, каким бы он ни был, и родителям боль. Всегда.

— Я была влюблена в Севу. Еще в школе…

— А Сева был влюблен в тебя? У вас были отношения?

И снова здорова! Он повторяется… И непонятно, что смешнее — сам факт отношений в школе или его вопросы о том. Детский сад!

— Нет. Тогда вокруг него вились такие красотки, что он… он даже на меня не смотрел.

Самохин скрипнул зубами:

— И ты этого стыдишься?

- Нет… не в этом дело. Однажды… однажды Сева очень некрасиво со мной поступил.

Непроизвольным жестом Маша растерла почти исчезнувшие шрамы на запястье. Дима опустил взгляд на ее тонкие руки. Сглотнул, опасаясь продолжать разговор.

— Что он сделал? — спросил через силу.

— Опоил меня… и использовал, ну…

Сердце Димы пропустило удар. Он понимал и не понимал одновременно. Маша была девочкой — совершенно определенно. Так каким образом? Черт!

— Я была невменяемой, когда он сделал это, — добавила Мура, как будто он этого и сам не понял. При этом она не оправдывала себя. Просто сухо констатировала факты.

— Он тебя изнасиловал?

Самохин не знал, на чем держится, и откуда берутся силы продолжать разговор. В голове стоял звон, будто кто-то играл на его до предела натянутых нервах. Ему казалось — еще немного, и с ним случится удар.

— Нет-нет, я не сопротивлялась. Я была под кайфом, и мне казалось, что если я это сделаю — он уж точно меня полюбит. Глупость такая… — Маша отвернулась к окну. Самохин смотрел, как взволнованно поднимаются и опускаются ее хрупкие плечи, и гадал, чем для них обернется этот нелегкий разговор.

— Мой сын имеет какое-то отношение к твоей попытке самоубийства?

Маша сжалась, словно в попытке исчезнуть, самоустраниться от этой беседы:

— После того минета… Сева вышел на баттл. Ну, ты знаешь, как это у рэперов… Ему закинули дисс насчет меня… Все знали, что мы ушли вместе. А Сева подхватил тему, сведя свою читку к тому, что я классная соска. На тот момент для меня это стало последней каплей. Глупая я была. И вины Богатырева в том точно нет. Не злись на него… Он раскаялся, и извинился даже.

— Ты его защищаешь? — возмутился Самохин, преодолевая разделяющее их расстояние.

— Нет. Просто все действительно в прошлом. Он в прошлом.

— Похоже, Сева так не считает.

Дима повернул Муру к себе и крепко обнял, прижался всем телом, сожалея о том, что не встретил эту девочку раньше, и не уберег.

— А мне все равно, Дима. Я хочу в кои веки побыть эгоисткой. Можно? — Маша откинулась в руках любимого мужчины, шаря взглядом по его нахмуренному лицу. Она не переживет, если он изменит свое мнение о ней. Она просто не переживет!

— Можно, — согласился Самохин, закрывая глаза, — тебе все, что угодно, можно!

Он целовал рыжие волосы Маши и старался не думать о том, что она ему рассказала. Она только его была, и тот факт, что Сева осквернил ее рот, для Димы ровным счетом ничего не менял. Только дикую злость будил. Трудно поддающуюся контролю.

— Я люблю тебя, Дима. Только тебя… Навсегда.

А он не сомневался! Он ей верил безоговорочно! И теперь становилось понятным, зачем Сева затеял тот слив. Он действительно хотел Машу подставить. Значит, она дала ему от ворот поворот. Значит, не было шансов играть по-честному. А ведь не хотелось верить. До последнего не хотелось верить, что его сын такое… дерьмо. Самовлюбленное, эгоистичное дерьмо, которое привыкло брать все, что захочет. А дальше — трава не расти.

— Прости меня.

— За что? — удивилась Мура.

— За то, что мой сын такой. За боль, которую он тебе причинил.

— Ты не виноват, Дима… К тому же Севка давно не тот избалованный мальчик. Он многое понял. Переосмыслил. Ты можешь гордиться им…

Дима хмыкнул. Он не знал, как ей рассказать правду о сыне. О том, как тот хотел ее подставить. Не хотел рушить Машкину наивную веру, не хотел тушить правдой мягкий свет ее глаз.