Олли Вингет - #После Огня

– Что, соколик, узнал, откуда травки? Молодец, – шамкая беззубым ртом, говорила она, смотря на улицу. – Ты теперь старику обязан, что бы там он тебя ни попросил – делай. Как бы противно ни было – делай. Иначе, если без травок останемся, ребенка она не доносит, помрет, понимая все, захлебнется кровью, все чувствуя. Нет. Ты уж слушай старика.

Холодный пот выступил на спине Крылатого: речь не шла об излечении, старуха говорила лишь о том, что травы облегчат смерть его любимой. Эта простая истина не укладывалась в голове у Томаса.

– А если раздобыть много трав, – спросил он, заискивающе глядя в белесые глаза старухи, – тогда она поправится?

– Эх, милый, – ответила Фета, с материнской нежностью поправляя завернувшийся ворот его рубашки, – ты о ней уже не думай, ты о ребенке думай.

– Да не нужен мне этот ребенок! – выпалил Томас, но сразу осекся. – Мне не нужен этот ребенок, – прибавил он, понизив голос. – Скажи, как ее спасти? Что нужно сделать?

– Тогда о своем спасении думай. – Внезапная нежность сменилась презрением, привычным для Томаса. – Если так говоришь – твою душу мало что спасет.

И, покачиваясь, Фета засеменила к постели, где Анабель начала приходить в себя, понемногу кашляя.

– Бабушка, – прошептала она, разлепляя губы; из трещинок сразу начала сочиться кровь. – Мне снилось, что это девочка, представляешь? Хорошенькая, темненькая такая, и ручками сучит, и ножками, и смеется так заливисто, бабушка!

– Тише, тише, – погладила Фета больную женщину по голове. – Все так и будет, моя хорошая.

– А Томас тут? – спросила Анабель, не в силах оглядеться.

– Тут он, – нехотя сказала старуха и повернулась к окну. – Поди, зовет.

Томас подошел к кровати, наклонился, желая поцеловать жену, но Анабель отвернулась, прижав лицо к подушке.

– Не надо, еще заразишься… – Больная поморщилась. – А тебе растить нашу дочку… Томас, у нее такие ручки…

И она заплакала, силясь скрыть слезы, стереть их об подушку, но сил приподняться не хватило. Соленые капли стекали по щекам, путались в каштановых волосах.

Охваченный накатившей нежностью, такой острой, что она походила на боль, Томас прижался губами к сухим губам Анабель. Соленый вкус слез смешался со вкусом ее горячей крови, ароматом трав, что она пила, и ее собственным чуть слышным запахом. Томас целовал губы, острые скулы, глаза, щеки, шею жены, не замечая, что уже сам плачет.

Когда слезы иссякли, медленно впитываясь в ткань подушки, Анабель чуть отодвинулась, чтобы Томас смог прилечь рядом. Ее тело было горячим и невесомым, а тонкая рука постоянно поглаживала округлый живот.

– У нее были такие пяточки, – шептала Крылатая, улыбаясь, – кругленькие, гладкие и нежные-нежные. Я их целовала, а она хохотала, представляешь?

Томас не вслушивался в слова жены. Ему было нужно просто слышать ее оживленный голос, быть рядом с ней в их постели, притворяясь, что ничего непоправимого не происходит.

– А еще кудряшки, прямо как у меня в детстве, – продолжала Анабель, принимая молчание Томаса за готовность слушать ее, не перебивая. – Сама такая маленькая, а уже с кудрями! Так смешно! – Чуть покашляв, Крылатая прибавила: – Ловила мои пальцы своими ладошками, агукала. А еще…

Анабель с усилием оторвала голову от подушки и посмотрела на Томаса ясными зелеными глазами. Прямо как раньше. Пытливо, требовательно и чарующе.

«Фета меня просто пугает, – подумал Крылатый с облегчением. – Все будет хорошо».

– А еще… Томас, ты слушаешь? – Лишь дождавшись его кивка, Анабель снова опустила голову на подушку. – У нее был медальон. Деревянный, тяжелый, тесемка все время путалась, натирала шейку… Томас!

– Что, милая? – отозвался он, радуясь этому оживлению.

– Обещай, что ты не позволишь ей стать Крылатой! Никогда! Обещай мне!

– Ну что ты такое говоришь? – укоризненно проговорил он, убирая спутанные пряди со лба Анабель. – Она вырастет, и мы вместе с тобой решим, кем ей быть. А может, родится мальчик…

– Нет, Томас, – тихо, но уверенно ответила женщина, и звук ее голоса пробрал Крылатого до самых костей.

– Ну хорошо, девочка так девочка, – миролюбиво шепнул он и добавил, пробуя сменить тему: – Может, ты есть хочешь?

– Я умру, когда она родится, Томас. Поэтому обещай, что не отдашь ее в Братство.

– Да что ты, Святые Крылатые? – испуганно произнес он, приподнимаясь на локте и глядя на жену. – Все будет хорошо, милая. Все будет…

– Обещай!

– Хорошо. Обещаю, я обещаю тебе, только успокойся.

Анабель расслабленно выдохнула и прижалась к его боку.

– Вот и хорошо…

Они лежали в тишине, и Томас чувствовал, как горячеет от внутреннего жара ее тело, но дыхание Анабель оставалось ровным и легким, почти таким, как у здоровых людей.

– Если бы только знал, глупый мой мальчишка, как я тебя любила… С первой минуты, как увидела в воздухе, поняла, что ты будешь моим. Как тигрица детеныша выхаживала, сторожила от других… Все ждала, когда ты подрастешь. И не дождалась, – через сон шептала Анабель. – Какой красивой будет наша дочка, Томас, если бы ты только видел, какой красивой… Но ты увидишь, конечно, увидишь.

Крылатый ничего не отвечал ей, боясь нарушить покой, только гладил ладонью по спутанным волосам и целовал плечо, с которого сползло одеяло.

Скоро голос Анабель утих, она глубоко вздохнула и совсем ушла во власть сна. Томас лежал рядом, пытаясь запомнить этот миг в мельчайших подробностях.

«Потом, когда она выздоровеет, расскажу ей, как мы здесь лежали, как она прощалась со мной, а я не верил, потому что я-то не дурак», – думал он, прекрасно понимая, что рассказывать будет некому, а уж если есть в мире дураки, то он точно среди них.

Тишину дома нарушил легкий стук; осторожно, стараясь не разбудить жену, Томас встал с кровати и приоткрыл дверь. На пороге, не поднимая глаз, стоял Ким, возмужавший за прошедшие месяцы. Он старался не смотреть на Томаса, разделяя общее негодование Братства, вызванное речью на площади, но приказы Правителя все-таки исполнял.

– Тебя к старику, – буркнул Ким и развернулся, намереваясь уйти.

– Эй, ты, – прошипел Томас, хватая его за рукав. – Вы ничего не знаете обо мне, вы вообще ничего не знаете!

Ким высвободился и, нервно оглядываясь, торопливо двинулся к общему дому.

Томас посмотрел на жену, спящую в глубине комнаты: Анабель подложила под щеку сжатый кулак и мерно посапывала, слегка улыбаясь во сне. Солнечный свет, что пробивался сквозь закрытые ставни и приглушался влажными полотнищами, повешенными Фетой поверх окон, мягко ложился на кудри, золотил ресницы, делая всю ее, изможденную и больную, необычайно красивой. Именно такой помнил ее Томас, когда она, раскрасневшаяся и обнаженная, забылась быстрым сном в пещере после грозы.