Олли Вингет - #После Огня

С того дня он переступал порог общего дома, как только завершались каждодневные хлопоты, возвращался к себе домой и плотно затворял дверь. Все меньше людей называли его теперь по имени. Все меньше людей его навещали. Одна только Фета, которая приходила понянчить Юли, кивала ему, присаживаясь рядом с девочкой, да кормилица, смущенно улыбающаяся в ответ на его хмурые взгляды.

До поздней ночи Томас занимался лишь тем, что переписывал старые весточки Анабель с хрупких табличек в книжицу с кожаной обложкой.

Когда он решился наконец впервые открыть скрипучие страницы, то дрожащими пальцами провел по надписи на первой из них, подавился собственным рыданием, сполз по стене и долго лежал на полу, скрипя зубами, гася рвущийся наружу вой.

«Взлетая высоко, помни о тех, кто ждет тебя внизу. А.».

Она написала ему о маленькой Юли, еще когда он, глупец и болван, улетал, движимый красивыми словами паука, на далекую Гряду. Она писала ему. Она молила его остаться, а он, паршивый падальщик, даже не оглянулся, шагнув за Черту.

Боль выворачивала все нутро, не давая вздохнуть, пульсировала в голове в ритме сердца. Каждая секунда существования была наполнена болью. Все существующее в сожженном мире было болью. Сам Томас стал ею.

Из небытия его вывел пронзительный плач Юли. Девочка надрывалась, широко раскрывая ротик. Томас поднялся и подошел к ней. Взяв дочку на руки, он прижал ее к груди и принялся медленно покачивать. Он убаюкивал ее, рыдающую за них двоих, и сам учился жить с этой болью.

Когда Юли крепко заснула, Томас осторожно положил ее в кроватку, накрыв по плечики одеялом. Он еще немного постоял над ней, узнавая в детских чертах Анабель, да и самого себя. Девочка сладко спала, прижимая к щеке кулачок.

Крылатый поднял с пола выпавшую из рук книжицу, присел у стола, взял первую табличку с письмом и принялся аккуратно переносить его на бумагу.

«Здравствуй, дорогой мой, непутевый мой, самый лучший мой! Сегодня я готовила на ужин твой любимый суп, все думаю, что ты там ешь, непутевая голова. Как же я тоскую по тебе, как же тоскую. Не описать мою тоску, не вместить в безучастные буквы. Но когда океан грусти, кажется, совсем меня поглощает, я вспоминаю, что ты где-то есть. Что ты любишь, помнишь меня, просто сейчас мы далеко друг от друга, а это временно, как временно все в жизни. Как временна сама жизнь. И однажды я выйду на порог нашего дома, протяну руку, а ты ухватишься за нее, обнимешь меня, прижимаясь запыленным лицом к моим волосам. Мы немножко постоим так, потом зайдем в дом и наглухо затворим за собой дверь. Все так и будет, родной мой, все так и будет».

– Я думала, вы уже в Городе, – проговорила Алиса, просовывая руки под обессиленные плечи Томаса и приподнимая его. – Зачем вы вернулись?

– Я обнаружил отряд, – с трудом проговорил Томас. – Тех самых воинов, которые чуть было нас не казнили.

– Святые Крылатые, они шли за нами? Как? – Алиса гладила дрожащей ладонью по седым волосам, пытаясь понять, ранен ли ее Вожак.

– Карта. Они вытащили ее из книжицы, прежде чем сжечь. – Он хрипло засмеялся. – Я болван, конечно. Ну да ладно. Их больше нет.

– Вы сумели победить? – Алиса прищурила глаза, наполненные новой силой. – Всех? В одиночку?

– О, я был не один, – ответил Томас. Снова не чувствуя своего тела до самых лопаток, он подвинулся, опираясь на руки, к стволу Дерева. – Со мной был вот этот парень. – Слабым движением Крылатый дотронулся до расколовшегося надвое медальона. – Он-то их и сжег, как настоящий герой.

Алиса ахнула и потянулась к деревянным половинкам.

– Но… Если он раскололся… – Она пыталась подобрать слова, но прочла все на лице Вожака. – О, Томас…

Прижимая ладони к лицу, девушка смотрела на Крылатого. Его обездвиженное тело лежало пластом на земле, затылок опирался на ствол, сам же Томас казался теперь высохшим стариком.

– Тихо, тихо, – успокоительно прошептал он. – Нам нужно успеть поговорить прежде, чем я усну. Скажи мне, это то самое Дерево?

Алиса, из последних сил сдерживая подступающие слезы, кивнула:

– Да, я чувствовала именно его весь наш путь. Это то самое Дерево, а раньше тут была настоящая Роща. – Ее голос потеплел. – Здесь был огромный лес. Алан, ну, в смысле, Дерево, он мне показал, как тут было раньше… Томас, это люди виноваты в появлении Огня!

– Я знаю, – проговорил Крылатый, глубоко вздыхая. – Людям нужны были медальоны, сок, могущество… И плевать они хотели на мудрость деревянных истуканов.

– Но откуда вы знаете? – спросила Алиса, не сводя с него глаз.

– Потому что Огонь смог испепелить все, но изменить суть людей у него не вышло. Никому не нужна мудрость, Алиса, всем нужны власть и бессмертие.

– Почему же тогда вы полетели искать Дерево? – прошептала девушка.

Если не впускать в свое иссушенное сердце никого нового, то оно постепенно перестает болеть от тоски по всему ушедшему – эту мудрость Томас усвоил лучше всех Законов.

Он принимал в Братство молодых воинов, оставаясь безучастным к юному блеску в глазах, этому щенячьему восторгу от первых полетов и неба. Сами крылья больше не приносили Томасу того удовольствия, на котором и держались Братья в годы лишений, трудностей и даже голода.

Старая Фета давно перестала здороваться с ним, а кроме нее никто и не смел переступить порог его дома с закрытыми ставнями. Томас отвык даже от звучания собственного имени, ведь больше некому было называть его так. Он стал Вожаком, лучшим, наверное, из всех, какие были когда-либо у Крылатых.

«Вот так, милая», – шептал он вечерами, перелистывая страницы книжицы, которая хранила в себе старые письма Анабель.

Кроме этих писем да пустой колыбельки в углу пыльной комнаты, у него осталась только память о былых днях, полных солнца, смеха и счастья. Счастья, в существование которого он уже и не верил.

Когда безумный вестник все-таки вернулся в Город, один из полусотни глупцов-смертников, которых Томас лично отбирал среди добровольцев, Город всколыхнула былая надежда. Та самая, слабо питаемая остатками силы Правителя, что почти погасла в Вожаке.

Толпа больше не восторгалась красивыми речами старика, да он и не произносил их, прячась за спинами советников и охраны. Ему нравилось вызывать Томаса ближе к полуночи, чтобы тот слушал его пустые слова, грозные обещания, видел его бессилие, чувствовал страх потерять покровителя.

Но каждую такую ночь Томас упивался старческой немощью Правителя. Он знал: как только паук закостенеет в своем кресле, сила его давних уверений развеется, Город очнется от морока, увидит, что натворил старик со всеми выжившими, и обрушит свой гнев на главного помощника, на правую руку паука, на него – Вожака Братства.