Лия Альман - Когда вода заговорит

Широкий коридор казался немного мрачным, зато в гостиной солнечный свет щедро лился через большие окна. Почерк кузена просматривался во всем. Тошнотворная правильность, идеальный порядок, безупречность в каждой детали – в этом был весь Бруно. Квартира не блистала шиком и позолотой, но дороговизна и качество каждого предмета были заметны сразу. Макс прошел на середину комнаты и демонстративно вытер ботинки о светло-серый ковер – нужно было разрушить эту раздражающую идеальность.

Мысли внезапно перенеслись в далекое прошлое. Он, чумазый и разгорячившийся от бега, сидит на стуле и ковыряет в сырой земле носом драного ботинка, а сверху нависает тучная фигура отца. Он кричит на сына, щеки раскраснелись, на напряженной шее пульсирует вена. Его рот гневно искривился, а палец тычет в стоящего неподалеку опрятного паренька.

– Посмотри на Бруно! – слова отца всплывали в памяти с той же брезгливой интонацией. – Вот таким должен быть сын! Он – гордость своего отца! А ты… ты, Максимилиан, – жалкое ничтожество!

Бруно ехидно улыбался, глядя на кузена. Они испытывали друг к другу вполне взаимную неприязнь так давно, что Макс даже забыл причину ее возникновения. Зато отлично помнил, что часто становился “козлом отпущения” из-за двоюродного брата. Бруно не упускал случая подставить его и возвыситься на фоне незадачливого кузена.

Макс затряс головой, прогоняя непрошеные воспоминания, подошел к комоду и скинул с нее фарфоровую фигурку лошади. Та упала на пол, и одна нога откололась. Максимилиан удовлетворенно улыбнулся и пошел на кухню. Он не знал, что искать. Может быть даже ничего. Бруно не появлялся уже больше недели, его телефон не отвечал – это вызывало подозрения. Раньше не проходило и пяти дней, чтобы кузен не позвонил и не скинул на Макса свою работу. Такое затишье не предвещает ничего хорошего, оно, как известно, всегда предвещает бурю. Максимилиан поежился от мысли, что Бруно узнал о существовании Дианы.

Он достал из шкафчика мятный леденец, закинул в рот. Сел на стул и закинул ноги на стеклянный отполированный стол.

– Черт! – негромко позвал Макс. В дверях тут же из серой дымки возникло лохматое уродливое существо. – Ты знаешь, где хозяин квартиры?

В ответ уродец отрицательно помотал головой и уставился на Макса.

– Бесполезные твари, – выругался тот и махнул рукой. – Исчезни!

Серая дымка на мгновение стала гуще и вновь растаяла, унося с собой лохматое существо. Макс встал и принялся расхаживать по квартире. Здесь обязательно должно быть что-то, что хотя бы намекнет на планы кузена. Бруно – педант. Он всегда тщательно просчитывает и продумывает каждый ход. Это человек-система, у которого обязательно все должно быть прописано на несколько шагов вперед. Прописано! Точно! Макс остановился и покосился на комод, на котором когда-то стояла фарфоровая лошадь. На лице появилась самодовольная ухмылка.

– Братец, неужели ты не изменил привычкам за столько лет?

Еще во времена, когда они были обычными смертными, Максимилиан с отцом часто посещали семью Бруно. Они непременно гостили у них несколько дней. В один из таких визитов Макс узнал, что кузен влюбился. Роман с Агнессой, так звали возлюбленную брата, был тайным. Они были еще слишком юными, чтобы заявить о своих чувствах. Но уже тогда постоянно писали друг другу записки и передавали через соседских детей. Однажды вечером Макс увидел, как Бруно аккуратно свернул бумажку, подошел к шкафу, убрал дощечку впереди между ножками и положил туда записку. О, Макс предвкушал момент, когда сможет открыть тайну брата! Наконец, не он станет объектом осуждения и злости! Ему не терпелось залезть в тайник кузена и узнать все его секреты. Но отец поспешно засобирался домой, и тайник так и остался нетронутым.

Кузен всегда был старомоден. Даже в одежде он предпочитал исключительно классику. Макс всегда посмеивался над таким консерватизмом, но сейчас, эта черта брата была ему, как никогда, выгодна. Он легонько ударил ногой дощечку, та пошевелилась.

– Бинго! – Макс вытащил из-под комода потрепанную папку. Едва он открыл ее, как на пол выпало несколько старых, потертых листов, исписанных ровным и аккуратным почерком. В папке осталась коричневая тетрадь с погнутыми уголками. Брови Максимилиана изогнулись в удивлении. Дневники? Бруно ведет дневники? В голове не укладывался образ кузена, корпящего над записями. Это так… романтично…

Макс открыл тетрадь и прочел первую страницу.

Запись 1.

Кто бы мог подумать, что сны способны довести слугу Смерти до того, чтобы начать вести дневник. Какая нелепость! Особенно если учесть, что сон вообще не обязателен для нас. Макс предпочитает не спать. А я не хочу лишаться этого. Сон – моя единственная возможность увидеть маму. Хотя бы так. Я не хочу забыть ее лицо. И даже боюсь этого.

Но каждый раз сон один и тот же. Мама стоит вся в белом, такая нежная, такая красивая, будто светится. И я бегу к ней. Она раскрывает руки, чтобы обнять меня. Я бегу, такой счастливый, будто снова стал ребенком. Будто мне снова десять, и мы вышли в поле собрать душистые травы. Мама так любила аромат этих трав дома! Но когда добегаю до нее, она падает ко мне на руки мертвая, вся в омерзительных черных пятнах. Метки чумы изуродовали ее прекрасное лицо, вмиг сделали старым. Я чувствую, как кто-то хватает меня за рукав. Оборачиваюсь. Агнесса. Растрепанная, в глазах страх, черные волосы липнут ко лбу. Она хрипит, задыхается и проклинает меня. И я просыпаюсь.

Этот сон – все, что у меня от них осталось. На днях я решился прийти к Смерти, умолял ее дать мне возможность увидеть любимых. Но эта мерзкая старуха… Ненавижу ее! Будь она проклята! Она убеждала меня, что мне повезло, что я могу жить вечно и ни в чем не отказывать себе. Даже упрекнула, что у меня слишком много “любимых”. Мерзкая, смердящая старуха! Она никогда не поймет, что я любил только их: маму и Агнессу. Все остальные – это просто игрушки, которыми я отвлекаюсь все эти невыносимые шестьсот лет.

Если бы она дала мне обещание, что когда-нибудь отпустит меня. О, я бы стал самым преданным ее слугой. Я готов ждать еще шесть сотен лет и выполнять любые ее приказы, готов подавить свою ненависть и даже начать уважать ее. Но пока все, что у меня есть – это только дурной сон.

И все-таки, вести дневник – правильная идея. Так много всего стирается из памяти, так много растворяется во времени, не оставляя даже туманного следа. Порой сложно вспомнить, что было какую-то сотню лет назад, всего лишь. Могу ли я тогда быть уверенным, что всю свою бесконечную жизнь буду помнить, что потерял? И кто в том повинен. У меня нет права забыть об этом даже на день. Моя ненависть не может смениться ни жалостью, ни прощением. И дневники помогут мне в этом.