Дженнифер Бенкау - Его дикое проклятие. Царство теней. Книга 2

Неважно, насколько он был сердит и насколько быстро кровь текла в его теле – в присутствии этого явления Аларик не мог соврать.

– Нет. Еще никогда.

Калейя запрокинула голову и закрыла глаза:

– Я тоже. И больше мы никогда этого не увидим. Никогда, Аларик.

Аларик ненавидел сны, которые так глубоко погружали его в прежнюю жизнь. В жизнь, которой больше не существовало, которая, возможно, никогда не была такой, какой он видел ее в своей детской наивности. Но еще сильнее он ненавидел, когда что-то пробуждало его от этих воспоминаний, которые он так презирал и одновременно так любил.

Это было слишком болезненно – признаваться себе в том, что все это нереально. Что Калейя – больше не его непокорная сестра, а предательница, которая продала его. Что Садвин, которого он тогда, ребенком, называл своим другом, был магом одного из кланов, магом-кузнецом, создавшим оковы, удерживавшие его сейчас.

Только магические оковы могли поработить Повелителя дэмов, и только маг-кузнец был способен их изготовить. Когда-то Аларик не подозревал, что Садвин – один из них. Никто ничего ему не говорил. Потому что вся магия кланов принадлежала королеве, и присутствие Садвина в замке кеппоханского князя нарушало закон. Но сегодня Аларик все отчетливо понимал.

В магии, сковавшей Аларика, светилась душа Садвина. Аларик узнавал ее настолько четко, что ему казалось, будто старый друг своими руками приковал его к этой стене.

Но что же пробудило его от видений прошлого? Нет, не желанный дождь. Солнце словно прожигало его кожу. Даже с закрытыми глазами ему приходилось отворачиваться, насколько позволяли оковы, потому что свет был слишком ярким. Он не знал, что именно произошло во время превращения с его глазами, и не хотел выяснять. Его зрение стало лучше – теперь он мог видеть в темноте. Но его глаза стали чувствительнее.

Он с усилием ощупал подошвами карниз и перенес вес на ноги, что тут же отдалось болью в плечах. Все онемело, потому что он уже слишком долго висел в цепях. Теперь обжигающая боль пожирала его, переходя от плеч в затылок, руки и спину, и он невольно застонал. Но тут же заставил себя замолчать. Привлекать к себе внимание людей – не слишком хорошая идея. То, что они кидались в него разными предметами, можно было пережить. Хуже были слова, которые они выкрикивали. Имена тех, в чьих смертях его обвиняли.

Никого из них он даже не видел. Он не был виноват в смерти этих людей.

Но невиновным он вовсе не был. Он убивал. Не спрашивая о причине, не ища смысла. Ради Калейи.

Многие годы ему удавалось убеждать себя, что у него нет выбора. Но он просто врал себе, перекладывая свою боль на других, словно это что-то меняло. Словно он все еще был принцем Кеппоха, которого Калейя уничтожила, когда ему было двенадцать лет. С тех пор она использовала его, превращая в того, кто был для нее полезен.

Это справедливо, что он был выставлен на поругание, чтобы другие люди могли сорвать на нем гнев и жажду мести. Возможно, только поэтому он еще был способен выносить их ненависть.

Но в этот момент никто не кричал и ничто не летело в его голову, ни острые камни, ни гнилая репа. Что-то другое взывало к Аларику. Что-то, что было еще хуже, еще горше, еще глубже.

Уходи.

Он не произнес этого вслух. Губы треснули при первой же попытке заговорить. Слишком долго без воды.

Было невыносимо знать, что Лэйра стоит там, раздавленная чувством вины, болью и состраданием.

Уходи.

Но также невыносимо было не смотреть на нее, когда она была там. Потому что ее вид снова укреплял ту умирающую часть его, которой оставалось надеяться лишь на милосердное безумие и давал ему силы не сломаться.

Уходи.

Он хотел стиснуть веки, не позволяя себе ни одного взгляда, но тело уже давно не слушалось его. Глаза заслезились, как только он чуть-чуть приоткрыл их. Яркий свет обжигал, пылал, пронзал ему голову. И все же это было в каком-то смысле мучительным облегчением – видеть сквозь пелену крови и слез, что она пришла. Что она была здесь. Что она его не забыла.

Лэйра.

Пока она приходит, Калейя разрушила не все.

Теперь я поняла.

Поняла, почему Вика уговаривала меня не ходить в замок. Почему Кадиз бросал на меня подавленные взгляды. Почему Десмонд был так нетерпелив, что для него вообще нехарактерно, и почему в конце нашей встречи он заставил меня пообещать:

– Не совершай необдуманных поступков, Лэйра. Все зависит от тебя. Ты нужна нам.

С этими словами он прижал меня к себе, словно внезапно налетевшая буря грозила унести меня прочь.

Вика взяла меня за руку, когда я медленно подошла ближе, чтобы рассмотреть, – хотя какая-то часть предпочла бы отвести взгляд.

В моей голове бешено вертелись обрывки мыслей, проклятий, вопросов и ругательств. Отчетливой оставалась только одна мысль.

Аларик. Аларик. Аларик.

Они обнаружили крылья.

Еще раньше я заметила, что на его спине постепенно проявляются крылья – у Риана Циры они тоже были. В сложенном виде они были почти незаметны, и я возлагала все надежды на то, что Аларику удалось скрыть продолжающиеся изменения тела. Но у него не получилось.

Они расправили крылья во всю ширь, и оказалось, что их размах – почти четыре метра. О том, какую боль ему причинили, можно было догадаться по множеству переломов тончайших костей. Некоторые из хрупких суставов были раздроблены. Мелкая сетка пурпурных сосудов была видна издалека на фоне тонкой серой кожи. Мой желудок сжался, став маленьким, жестким и холодным, когда я увидела два острых кола толщиной с кулак, которые удерживали крылья Аларика. Их просто вонзили в тонкую кожу. Кровь, стекавшая вниз, засохла, превратившись в коросту.

До этого момента казалось, что Аларик без сознания, но теперь он осторожно нащупал ногами опору и поднял голову, которая до этого безвольно висела.

– Когда? – выдавила я. – Когда они это сделали?

Только сейчас я заметила, что Вика положила руку мне на плечи. Она осторожно коснулась моих пальцев, которыми я невольно, скорчившись от боли в сердце, вцепилась в грудь.

– Соберись, Лэйра.

Она была права – я должна стоять прямо. Никто не должен догадаться, что происходит у меня внутри.

Впрочем, никто не обращал внимания на меня или на Вику. Или на Аларика. У прилавков покупали овощи и корнеплоды, торговались за козье мясо и за маринованную в уксусе и соли рыбу. Время от времени люди смеялись или оглядывались на своих детей, которые носились по рыночной площади. Они были довольны, эти люди, потому что были в безопасности и под защитой – они и их любимые. И это было единственное, что имело для них значение.