Татьяна Абалова - Дневники фаворитки

– У меня еще сохранилось мое покрывало, – я сопротивлялась с упрямством ребенка.

– Ну, дойдешь ты до деревни, а дальше что?

– Поищу дом, где нужна учительница. Я могу обучать игре на бюдаре…

– Единственный на всю деревню бюдар стоит в храме.

– А если я там пристроюсь и буду играть на службах?

– Старик Гержик сожрет тебя с потрохами. Это его способ заработать монету на выпивку.

Я потупила взгляд. Нет, страждущего выпить мне не победить.

– Что тебя не устраивает в Драконьем замке? Тут тепло, сытно и, как я поняла, постелью неволить не собираются.

– Это унизительно…

– Вот это да! То говорила, без любви никак, а теперь, когда твое место заняла другая, почувствовала себя униженной?

– Я не о постели, – я даже топнула ногой. И как Велица могла подумать такое? – Я не хочу чувствовать себя нахлебницей. Вы все при деле, так или иначе зарабатываете свой кусок, а я…

– Пойдешь на кухню в помощь Марице? Будешь свиньям корм задавать? Или полезешь в курятник яйца собирать? Что ты можешь? – она взяла мою ладонь и поднесла к моему же лицу. Я рассмотрела на запястье след от краски. – Кожа нежная. В первый же день до кровавых волдырей сотрешь.

– Что же мне делать? – отчаяние переполняло меня. На кровати зашевелились. Велица досадой цыкнула: – Разбудила-таки!

Полог раздвинулся, и я зажмурила глаза. Мало приятного видеть голого мужика.

– К-хм! – кашлянул Вокан. – Я тут намедни в деревню сходил…

– Угу, опять со стариком Гержиком набрался…

– Молчи, женщина. Так вот… Ты глаза-то открой. Не такая у меня морда страшная, чтобы щуриться.

Я открыла. Вокан лишь слегка раздвинул полог, сунув в образовавшуюся щель голову. Слава богам, остальное великолепие медведя от моих глаз было целомудренно скрыто.

– Так вот, я захватил с собой твои мазульки…

– Что?

– Он про рисунки говорит, – перевела Велица.

– Кухмиру они приглянулись.

– Кухмир – это хозяин корчмы, – опять включилась в беседу дракониха.

– Сказал нести еще. Он мало того, что по стенам их развесил, так еще с торговым обозом в столицу отправил. Говорит, непременно в лавке брата будут пользоваться спросом. Вель, ты там в моих штанах поковыряйся…

– Вот еще!

– Глупая женщина. Там предоплата за новые мазульки лежит. Будет нашей Милене подспорье. И бежать никуда не надо: она станет свой вклад за еду и кров вносить ежемесячно. Велица, прими.

– Пусть сначала платье себе новое купит, – буркнула дракониха. – А уж от лишней тарелки мясной похлебки Таллен не обнищает. Раз сам привез, пусть сам и кормит.

– Женщина, – голос Вокана сделался строгим, – ну как ты не понимаешь, что дело не в разорении короля, а в гордости?

– Ну, если гордость, тогда да, приму первый взнос. А когда торговый караван вернется? Все-таки надо бы девочке обнову справить.

– Дней через пять, – занавес захлопнулся, и пока мы с Велицей перетряхивали штаны Вокана, раздался густой храп. Денег оказалось предостаточно и на кров, и на еду, и на мелкие обновки. Никогда не думала, что мои «мазульки» будут в цене.

Воодушевленная открывшимся способом заработать, строя планы все-таки убраться из замка, пусть не сейчас, а весной, я не заметила, как влетела в купальни. Так назывались небольшие водоемы, где горячая вода переливалась из одного в другой, создавая каскад озер, разных по размеру и степени нагрева воды. Через них лежал самый короткий путь до моей комнаты. Еще полчаса назад эхо подхватывало лишь звуки моих шагов, но теперь к ним примешался чей-то протяжный стон.

Хорошо, что я не вышла на открытое пространство, иначе сгорела бы со стыда: на ступеньках одного из водоемов, наполовину погруженные в воду, сплелись два нагих тела. В глаза бросились мокрые пряди черных волос, темные соски большой груди, мерно подрагивающей в такт действиям мужчины. Оба любовника были так поглощены актом соития, что ничего вокруг не видели и не слышали.

– Поцелуй меня, мой король, – хриплым голосом произнесла женщина и потянулась к Таллену. Тот гибко наклонился и накрыл алые губы своими. Поцелуй был долгим. Руки короля отпустили бедра и переместились на грудь. Они мяли ее и поглаживали, и каждое их движение сопровождалось ответным постаныванием женщины.

– Прикуси сосок, я хочу…

Губы короля оставили цепочку следов на влажном теле и, достигнув груди, втянули сосок в рот.

– Ах…

Язык собрал влагу в ложбинке между полушариями, вновь вернулся к груди, но уже к другой, еще не обласканной. Звучные поцелуи, стоны и страстный шепот приумножало эхо, и вместе с капелью и плеском воды создавало чувственную музыку любви. Незнакомую мне, неиспытанную.

«Она стонет не от того, что ей больно. Ей приятно. Ей очень приятно», – я сделала осторожный шаг назад. Что я помнила из своего первого постельного опыта? Мне было больно и тошно. И я хотела, чтобы все быстро закончилось. Здесь же любовники не спешили, старались продлить удовольствие, умышленно не доводя его до накала.

Я зажмурилась, прогоняя видения моей такой непохожей ночи, а когда открыла глаза, то встретилась с взглядом короля. Его улыбка была улыбкой охотника, выследившего добычу. Не отпуская меня, продолжая удерживать установившуюся связь, он приподнял фаворитку за бедра и вошел в нее. Порывисто, глубоко. И лишь когда она закричала от наслаждения, закрыл глаза, позволяя мне уйти.

Я вернулась к комнате Велицы. Потопталась, кусая ногти, у ее двери, а потом решилась: пойду через двор. И пусть на мне нет теплой одежды, лучше замерзнуть, чем бежать, сгорая от неловкости, через купальни.

***

На завтрак я не пошла. Велица все поняла без слов и прислала ко мне с подносом Палека. Хорошо, что пришел сын кухарки, иначе я так и изводила бы себя вопросами: зачем король это сделал? Почему не обругал, не прогнал прочь, а закончил то, что другой женщине принесло удовольствие, а мне лишь боль? К чему эта издевательская открытость?

Да и я чувствовала себя виноватой. Подглядывала, нет, чтобы уйти сразу. Почему осталась, почему позволила себя поймать? Я, наверное, больная. Стоит мне закрыть глаза, и я вижу, как подрагивает грудь фаворитки. И стоны. Стоны, стоны, стоны…

– Велица прислала, – мальчишка бухнул на стол поднос. По-хозяйски переставил на расстеленную скатерть кувшин с молоком, краюху хлеба, кусок сыра. Развернув тряпицу, вывалил на блюдце засахаренные сливы.

– Съешь одну, – я по глазам видела, что такое лакомство для мальчишки недоступно. Он угрюмо покачал головой. – Съешь, я разрешаю.

Он, так и не посмотрев на меня, ухватил одну.

– Мамке.

– Возьми тогда еще.

– Не можно. Велица ругать станет, ежели узнает.

– Не узнает, – я поднялась, высыпала все сливы назад в тряпицу и вручила Палеку. Тогда он сунул в рот ту, что держал в кулаке. Зажмурился от удовольствия.