Влада Мишина - Песнь Самайна

На грани сна, Рогнеда почувствовала, как кто-то ткнулся ей в щёку мокрым носом.

Шёпот осенних листьев, невозможных в зимнем лесу, не давал Рогнеде потерять сознание. Бок пригревала чья-то шерсть. Северянка изо всех сил тянулась к этому теплу. Ей казалось, что под пальцами у неё сминался мягкий мех.

Кто-то коснулся легче, чем пёрышком, сомкнутых век Рогнеды. Не было больше сил бороться со сном, и охотница обмякла. Последнее, что ей померещилось – будто яркий зверь взвалил северянку себе на спину и понёс через морозную тьму к деревенским домам.

Той ночью Локка проснулся, резко сев на лавке, укрытой шкурами.

По его лбу катились капли пота, а перед глазами всё ещё мелькали отголоски сна.

Локка вскочил на ноги, будто и не лежал немощно почти две луны, схватил уголёк и прямо на белой печи стал рисовать то, что ему приснилось.

– Тут постараться надо будет, работа тонкая, – приговаривал он, резкими штрихами делая чертёж.

Краем глаза Локка заметил движение в избе. Ему показалось, что Рогнеды нет на её ложе в кутном углу, но когда он повернул голову, дочь лежала там, где ей положено. Мирно спала. Только отчего-то в охотничьем платье и заснеженных валенках.

А на пороге лежала тушка русого зайца, на шкурке которого не было ни следа от удара стрелой, но зато виднелись пробоины от острых звериных клыков.

Чужачка

«Отец, похлёбку будешь?» —показала Рогнеда, заглянув в кузню, с которой была соединена изба.

Локка сидел, сгорбившись у горна, и простукивал молотком длинную железную трубочку.

– Брысь отсюда, – бросил он дочери, едва взглянув на неё. – Потом поем.

Рогнеда тихо прикрыла дверь и вернулась в избу.

Она успела привыкнуть к мрачной решимости отца. Он был таким с тех пор, как очнулся от болезни: часами пропадал в кузне, в два раза быстрее отдавал обычные заказы, а всё остальное время ковал что-то в тайне от дочери.

Рогнеда так и не смогла понять, что же произошло той ночью в зимнем лесу. Кто её спас, кто принёс домой, кто оставил на пороге зайца, спасшего их от голода. Одно Рогнеда знала точно – это был человек не из деревни.

«Может, недалеко ещё поселение появилось? Или путник случайно забрёл», – думала северянка, зачерпывая похлёбку. – «Да и вряд ли человек. Скорее, зверь чересчур разумный…»

У неё оставалось не так много времени – незаметно подкрался Самайн, и до заката все девицы должны были собраться на опушке, чтобы зажечь круг из костров. А бабы, должно быть, уже развесили нити с подвесками.

Быстро доев, Рогнеда поспешила на опушку. Её с самого утра терзало смутное предчувствие, как было в канун каждого Самайна. Но, даже умей она говорить, описать, что её тревожит, не смогла бы.

Девицы встретили Рогнеду улыбками и кивками. Они не были подругами, но уживались мирно. А когда северянка всех женихов от себя отвернула, так девки её чуть ли не полюбили.

Рогнеда взяла в руки кремень с кресалом, уложила под дрова одного из костров трут, и принялась высекать пламя.

Мужчины постепенно стягивались к опушке, садились в ещё не зажженный круг. Обычно, Локка приходил одним из первых – приглядеть за дочерью. Но этим вечером явно решил не спешить.

Вскоре все жители деревни уже собрались на поляне, а кузнеца по-прежнему не было видно.

Перед самым заходом солнца Рогнеда не выдержала и со всех ног бросилась в избу за отцом. Девки, что-то кричали ей вслед, но северянка не слушала, только бежала быстрее, чтобы успеть до темноты.

Рогнеда нашла Локку в кузне. Он сидел всё там же, возле горна, и вертел в руках тонкую, блестящую, как луна, свирель. На дочь кузнец обратил внимание лишь, когда она схватила его под локоть и потащила к двери.

– Постой, постой, у меня подарок для тебя, – с мечтательной улыбкой проговорил Локка, протягивая свирель.

Рогнеда отчаянно замотала головой и вскинула руки:

«Самайн! Костры!»

Локка моргнул, встряхнул своими белыми, теперь уже от седины волосами, и в его глаза вернулось осмысленное выражение.

– Самайн… – прохрипел он.

Рогнеда снова схватила отца за руку, и они побежали. Солнце неумолимо скатывалось за далёкие горные хребты. Рогнеде казалось, что она уже слышит, как запевают Песнь, что они не успели, что с отцом теперь случится что-то страшное. Ведь не зря же мужики так жмутся друг к другу каждый Самайн. Боятся. Знать бы только, чего…

Локка и Рогнеда ворвались в круг за миг до захода солнца.

Женщины, уже взявшие в кольцо мужчин, едва успели разойтись, чтобы бегущие кузнец с дочкой не сбили их с ног.

Задыхаясь, Рогнеда уселась на траве вместе с мужчинами. Рядом опустился Локка. Он тоже тяжело дышал, но скрывал это лучше, чем его дочь.

Недовольные взгляды и шепотки прервались с первым звуком, который затянула жена старосты. Его тут же подхватили остальные женщины, и Песнь полилась, пробирая Рогнеду до костей.

«Самайн всегда приходит с шелестом листьев, глухим громом и острой грозой. Замолкает лес, навострив свои ветви, прислушиваясь к отзвукам древней, как сам мир, силы», – вспомнились северянке слова старицы.

Только в этот раз не было шелеста, тучи не затягивали небо, лес молчал, будто ночь была такой же, как все остальные, а вовсе не Самайном.

За Песней Рогнеде послышался плач. Северянка вздрогнула, закрыла глаза и прислушалась к лесу.

Песнь была такой громкой, такой терзающей, что Рогнеде не сразу удалось снова расслышать те звуки. Но вот, между завываниями Песни снова раздалось далёкое хныканье – болезненное, доносящееся из леса.

Рогнеда распахнула глаза и огляделась. Большинство мужчин сидели, вперив взгляд в землю, Локка разглядывал небо, а женщины пели. И никто виду не подавал, что тоже услыхал тот плач.

«Отец, там кто-то есть», – поспешно сплетая пальцы в слова, сказала Рогнеда.

Локка пристально посмотрел на дочь и прислушался.

Плач повторился.

Кузнец предупреждающе покачал головой и взял Рогнеду за руку.

«Там кто-то плачет! Я должна помочь! Старица…»

– Старица мертва, – на грани слышимости шепнул Локка на ухо дочери. – А если выйдешь из круга, нас возненавидят.

«Но ведь на самом деле ничего страшного не будет» – резкими жестами показала Рогнеда. – «Ты сам рассказывал, что пришёл сюда со мной в ночь Самайна. И мы живы».

Локка смотрел в льдисто-голубые глаза дочери, и видел в них своё отражение.

Вспоминал, как он упрямо, глупо и смело отказался служить тому, кто был повинен в гибели его жены. Покинул родину с младенцем на руках, не послушав никого, кроме собственного сердца. Он тогда смотрел на мир такими же голубыми глазами. И никто не мог его остановить.

Рогнеда, приготовившаяся чуть ли не к битве с родным отцом, удивленно распахнула глаза – Локка отпустил её руку и едва заметно кивнул.