Даха Тараторина - Наследная ведунка

Я оперлась локтем о стол, двумя пальцами удерживая фигурку над горлышком.

– В гости? – уточнила, на мгновение ослабляя хватку, чтобы небрежно покачать воскового человечка. Тот едва не плюхнулся вниз, а рыжий – в обморок.

Воришка вскочил, налетел на границу, но отпружинил от неё, как от густого киселя.

– Воу-воу, дамочка, полегче! А то ведь у меня сердце слабое… – я качнула фигурку ещё раз, едва правда не уронив; рыжий попытался сменить просительный тон на угрожающий, но и его быстро сбавил: – А то ведь я человек нервный! И разозлиться могу! Немного… Ненароком…

Я всё-таки хлестнула его крапивой. Не сильно, так, для острастки. Пучок прошёл преграду без проблем, а вот воришка отшатнулся, цепанул плечом край ловушки и снова отлетел от неё, как муха от окна. Сощурился, точно что-то просчитывая.

– Я тоже женщина нервная, – пояснила я, похлёстывая крапивой по приоткрытому разрезом колену (мы-то не нежные, нам не страшно!), – могу и убить… ненароком. Потом опять волочь мешок по лесу, закапывать… Имей совесть, паскудник! Слабым женщинам тяжести вредно таскать! – чтобы окончательно внести ясность в наши отношения, я шлёпнула воскового человечка на стол, занесла над ним ножичек для трав, стёртый до тонкой полоски металла, почти шило, а не нож. Грозно поторопила: – Ну?

Рыжий, конечно же, не выдержал. То ли следил за мной ещё со вчерашнего утра и знал, что про труп в лесу – не пустые слова, то ли докумекал, что шутить я не очень умею.

– Ладно! – он выставил руки вперёд. – Ладно. Я всё расскажу, – я пощекотала остриём горло куколки; рыжий схватился за шею, надумывая дыхание металла у кожи. – Да я же уже согласился!

– Это на всякий случай. Заклинание правдивости, – соврала я.

Рыжие кудряшки дрогнули, когда он покаянно склонил голову к груди и зарыдал настолько убедительно, что, будь я помоложе, – поверила бы.

– Как носит меня земля?! Как хозяюшка Туча ещё не разверзлась и не поразила молнией?! Как владычица Лужа не приказала Усатому утащить в омут эдакого мерзавца?! Как…

– Словесный понос твой остановить… – вставила я.

– Не, это невозможно, – отвлёкся от самобичевания лис и сразу же вернулся к прерванной тираде: – Лесовка должна была натравить на меня диких зверей, а Уголёк сжечь стыдом!

Я не сдержала зевок, в последний момент успев прикрыться локтем.

– Так тебя топить или резать?

Вис бросил укоризненный взгляд на дверь, точно до последнего надеялся, что она устыдится и выпустит пленника и, наконец, разродился:

– Грабить приходил.

– Это я уже поняла. Искал что?

– Любви и понимания! – рухнул на колени враль, почти натурально пуская слезу. – С детства не знал я материнской ласки, отец колотил меня и братьев, вынуждая бросить родной дом…

Пришлось вспомнить про пук крапивы ещё дважды, но только третий удар выбил из него правду:

– Ай, больно же! Я этим лицом работаю, между прочим, дамочка! Не трогайте лицо! Ай! Книгу! Книгу я искал! Колдовскую книгу!

На краткое мгновение я остолбенела. Всё тело словно заново прошило раскалённой спицей, намертво вживляя в него Дар.

Это было так давно…

Так давно, что уже перестало быть правдой.

– Нет никакой книги, – тихо сказала я, не узнавая в хриплом голосе свой. Прокашлялась и добавила прежним – ехидным и высокомерным: – И зачем же столь талантливому во всех смыслах господину понадобились колдовские услуги? К слову, я их оказываю вполне добровольно, на взаимовыгодных условиях.

Он поёрзал коленями по полу, собираясь если не вымолить прощение, то хотя бы прибраться:

– Помилуйте, госпожа!

– Госпожа, дамочка, миледи… – пробормотала я, недоумевая. – Из каких ты мест, что так легко мешаешь между собой языки и говоры?

Зря ляпнула, конечно. Любопытство – моё проклятье. Хотя нет, неумение выбирать мужчин – моё проклятье. Впрочем, одно другому всегда помогало.

– Мы с братьями путешествовали по всему миру с тех пор, как убежали от жестокого отца, – с готовностью сообщил вор. – Вынуждены были скитаться и браться за любую работу! Вот, помнится, как-то наняла нас одна вдовушка…

– Зачем тебе книга? – вернула я разговор в прежнее русло, пытаясь плотиной перекрыть полноводную реку его болтовни.

– Мой брат умирает! Он тяжело заболел, когда спасал тонуших в реке сироток! Двух… Нет, трёх маленьких девочек! С косичками, – подумав, добавил брехун, уверенный, что, чем больше деталей, тем больше и правды в сказанном.

– Не верю.

Он сгорбился, изображая старого деда, рассказывающего сказки:

– Близилась ночь… Наступала темнота… Река, едва освободившись из оков льда…

– И что же по темноте на реке делали маленькие девочки? Нет, я всё-таки тебя убью. Спокойнее будет. Или, по крайней мере, тише.

– Да что мне, наизнанку вывернуться, чтобы доказать?! – взвился он, прекрасно понимая, что коса нашла на камень.

– Если это поможет, – рассеянно согласилась я, раздумывая, стоит ли отпустить нахала подобру-поздорову или действительно прикопать. Знаю я одну бесхозную медвежью берлогу…

Он рванул на груди рубашку, а я, погрузившись в свои мысли, и не подумала смущённо отвернуться, как сделала бы нормальная одинокая женщина.

Стоит отдать ему должное, рыжий быстро вошел во вкус. Расценив пристальный взгляд как предложение продолжить, встал, распустил шнуровку, качнулся с мысков на пятки.

– Ну как? – послал он воздушный поцелуй. – Со всех сторон рассмотрела? Уверяю, сзади я так же хорош, как и спереди. А уж как хорош без одежды… Хочешь, покажу?

– Давай, – неожиданно для самой себя согласилась я.

Лис тоже удивился, но на попятный не пошёл.

– А музыку? Нет? Может, хоть напоёшь что-нибудь? Или хоть насвистишь? Тоже нет? Ничего, я и сам могу.

Он взаправду, непринуждённо посвистывая, скинул приметный кожаный плащ, покрутил и швырнул мне. Граница вспыхнула, но одёжку всё же пропустила. Я машинально поймала край. Нет, ясно, что тряпки всё одно мне бы достались после того, как разберусь с воришкой, но так зато не испачкаю и не сожгу ненароком. Вот Пенёк обрадуется! Да и мне, в принципе, макинтош пошёл бы. Разве что великоват, ну да не беда…

Ох, не теряйте, бабы, бдительность! Особенно рядом с мужиками, тем паче, с красивыми!

Я едва успела представить, как накидываю ещё тёплый плащ на плечи, как прихорашиваюсь, крутясь в нём перед зеркалом…

А этот подлец, как только я вцепилась в рукав, дёрнул ткань на себя, увлекая обратно в ловушку не только своё добро, но и своего пленителя!

– Позвольте пригласить вас в мою скромную обитель, – прошептал он, роняя меня на сгиб локтя и наклоняясь к самому лицу. – В тесноте да не в обиде, верно?

Очумевшая от собственной безнаказанности мышь, задев край покрывала, выскользнула из-под кровати, привстала на задние лапки, пошевелила носом, принюхиваясь. Прикормленный кот считался моим ровно до порога, после чего гордо разворачивался и убирался восвояси, не заботясь о том, порывается ли кто-нибудь ночами сожрать руку, колбасу ему дающую. Поэтому мы с мышью жили относительно мирно и взаимонезависимо: она старалась не гадить в совсем уж видных местах, а я иногда оставляла ей кусочки сыра, приправленные неизменным пожеланием подавиться.