Даха Тараторина - Волчья тропа

– Влюбиться, жениться, завести десяток детей, помереть в окружении неблагодарных внуков в один день!

Я погрозила Серому кулаком, понимая, что навряд добегу до него достаточно быстро, чтобы успеть заткнуть.

– Мне эт-т-тот малец по нраву! – расплылся папа в улыбке.

– Детки, не шалите! – строго наказала мама, сделав перерыв в заламывании рук и плаче по повзрослевшим дочерям. – И идите уже, а то папа мне медовухи вообще не оставит, а при вас пить несолидно.

Серый приоткрыл дверь, пропуская нас с Любавой. Я не удержалась – пнула его, как только вышли на крыльцо, за что тут же получила шлепок по попе.

– Ну пошли что ли ваши посиделки сидеть, – мальчишка весело сбежал по крыльцу. Я спустилась осторожно, стараясь не наступить на треклятый подол, бывший мне длинным на целую ладонь.

– Яблоки взял? – прошипела я.

– Какие яблоки?

– Моченые. Забыл, зачем идём?

– А, успеется, – отмахнулся парень, – зато хороша ты как! Весь вечер придётся с тебя глаз не сводить.

Я нудела, ругалась и путалась в складках сарафана, из-за чего злилась ещё больше. Но радости Серого, казалось, ничем не унять – сиял как новенькая серебряная монета. Никак каверзу какую задумал, а со мной не делится.

Деда Нафаню выпроводить из дома было легче лёгкого: хлебом не корми, дай сбежать от сварливой жены. Нашёлся бы предлог. А вот его благоверная Бояна, боевая бабка, подстать имени, оказалась не так проста. Вредная старуха наотрез отказалась ехать к родственникам или идти в гости, несмотря на богатые «благодарности» предложенные каждой из заинтересованных семей. Даже новенький вышитый платок, проданный втридорога проезжим купцом нашему голове, не переубедил склочницу. А платок, надо сказать, был ладный: лёгкий, гладкий… Гринька даже как-то стащил его у папы из сундука – на спор показать, что проходит в колечко. Голова тогда, приметив незапертый ларь с добром, решил, что его ограбили. Платок то, пусть ему. Но воришку сыскать надобно. Не дело. Голова носился с топором по Выселкам и в каждом дворе требовал выдать ему обидчика. Завидев отца в гневе, Гринька не пожелал идти с повинной и бросил добычу через забор, прямо в свиное корыто. Ценность, конечно, была выстирана и выглажена, но стойкий дух хлева выветриваться не желал, и сей подарок владелец уже не раз пытался сбыть с рук. Но дарить абы кому было жалко, а не абы кто вежливо отказывался. Отказалась и Бояна. Возопив, что она свою волю ни за какие ковриги не продаст, предложи цену хоть сам Чернобог (а она и с ним вздумала бы торговаться), захлопнула дверь прямо перед носом просителей. Впрочем, уже на следующее утро передумала. И согласилась пустить молодёжь вечерять к себе, но при одном условии: дабы беспутники ничего не натворили, она останется следить за посиделками. Я так думаю, что, как всякая любительница сплетен, старуха смекнула, что, оставшись, услышит много интересного. Будет потом, о чём с кумушками у колодца спорить.

Звание главной деревенской сплетницы постепенно переходило к более молодой и шустрой Глаше, а обычная нелюдимость последней даже прибавляла новостям веса. Бояна такого кощунства допустить не могла и, за неимением правдивых слухов, приходилось выдумывать. В прошлом месяце бабки, помнится, всё балакали 26 26 Обсуждать, спорить, болтать… В общем, заниматься привычным старушечьим делом. , скинула Любава дитё до родов, али принесла в подоле, да и в реке утопила. Порешили, что скинула. В том же, что сестра вообще была на сносях, никто даже не усомнился. А на сунувшуюся было оборонить свою честь Любку зашикали, мол, не лезь, куда не просят, нам лучше знать. Ишь, какая выискалась! Старшим перечит! Любава тогда седмицу ходила неприкаянная, всё боялась, до матери дойдёт. Ну как поверит? И сотню раз уже себя укорила за то, что вздумала рассказать бабе Софе, кто летом покрал у неё свисающие через забор сливы (Бояна, конечно, божилась всеми богами, что ни единого плода в глаза не видела, прикрывая от соседки фартуком корытце со сладкими ягодами). Позже выяснилось, маме радостную весть сплетницы принесли загодя – как не порадовать старую женщину?! Та лишь плечами пожала, да и ушла. Чего дурачьё слушать? Тому и нас с сестрой тут же научила.

Зато вскорости пополз по деревне слух, что Бояна помирать собралась, а дабы обставить сие действо с соответствующим размахом, решила заранее созвать гостей на собственные поминки. Вроде как, когда помрёт, ей с них ни холодно, ни жарко будет, а так приятно. Ну народ и поверил. Пришли: кто с букетом подвядших, как и сама Бояна, цветов, кто с поминальной кутьёй, кто и с пустыми руками – поглазеть. Нафаня, отойдя от обычного состояния лёгкого подпития только утром перед событием, сгоряча решил, что вправду остался вдовцом. Прижав к сердцу, как великую ценность, запотевшую бутыль, он нёсся сломя голову через деревню, обгоняя процессию слегка удивлённых, но, тем не менее, дежурно хмурых гостей. Первым вбежал на крыльцо, распахнул дверь… и так и остался сидеть на пороге, периодически прикладываясь к заветному горлышку – жена как ни в чём ни бывало перебирала хрупкие, рассыпчатые сыроежки. Ох и бранилась же она, когда ввалилась церемониально рыдающая толпа. Чередуя смешки со всхлипами, гости кое-как объяснили Бояне, что пришли её хоронить. Сначала старуха даже порывалась броситься на самых активных плакальщиков с ножом, потом попыталась сыскать сочинителя байки. Поскольку смеялись все, а не признавался никто, виновник так и не обнаружился. В итоге разозлённая старуха сплюнула под ноги, пообещав кару небесную толпе безбожников, и спряталась за печной занавеской, продолжая оттуда подвывать, стонать и всячески выражать несогласие с действиями изрядно повеселевших и не желающих расходиться поминальщиков. Дед Нафаня, будучи человеком весёлым (а иной с подобной женой долго не проживёт), решил, что идея, в общем-то, неплоха, и, коль скоро гости всё одно собрались, глупо лишать их зрелища. Старик прилёг на скамеечку, чинно сложил ручки на груди, изображая покойника, и с явным удовольствием выслушивал подобающие случаю речи. Иногда старик хихикал и давал советы тем, у кого язык был подвешен похуже. Провожая скорбящих, «покойник» радостно предлагал повторить событие, возможно, с его женой в главной роли, а бабка Бояна изрыгала ругательства и только что ядовитой слюной не брызгала (зато потом целый месяц отказывалась сочинять новые слухи, утверждая, что её творческую натуру никто не понимает).

Посиделки в компании весёлой старушки обещали запомниться надолго.

Любава с Заряной вправду расстарались: отмыли Бояне с Нафаней избу (не то что бы добровольно, просто старуха заявила, что иначе молодёжь не пустит), сготовили кушаний – слюнки текли от запаха, хотя и наелись все за прошедшую седмицу Дедов от пуза, зазвали молодёжь из соседних деревень. Обычно печальная, тёмная, стоящая особняком избушка источала тепло. Окна вкусно светились в подступивших сумерках – нехотя заглянешь, проходя мимо. Сами красавицы горели румянцем и всё оправляли то волосы, то браслеты, то яркие ленты в волосах. Нарядиться нечистым духом, как предки завещали, никто и не подумал.