Властелина Богатова - Хранящая огонь. Книга 1

Вспыхнувшую ярость Мирина тут же залила ледяной водой отчуждения. Зачем напрасно истязать себя? Снова вдохнула туго. Если ум усмирить могла, то сердце болело. Болело нещадно.

Мирина, зажмурившись, отвернулась к тонкому прозрачному занавесу, что отделял ложе от выхода, присмотрелась, разглядывая в густых ночных сумерках просвечивающиеся сквозь ткань всполохи очага, всем духом отстраняясь от своей боли и несметной тоски по дому, всеми силами прогоняя её от себя.

Прислушалась.

Лагерь спал, только одиноко позвякивали колокольчики у входа, изредка доносились голоса стражников – непонятный, грубый, чуждый сердцу говор. Не привыкла и не успела узнать, да и не пыталась, тая надежду, что ей это и не понадобится, что случится чудо, и её вызволят. Хотя это жарко возгорающееся в сердце ожидание постоянно горсткой пепла оседало на душу, остатками разочарования. Недаром отец твердил – в неволе женщина погибает, становясь под гнётом опаляющего солнца бесплотной твердью, и как бы ни лили дожди, а из камня не прорастёт колоса. Как же прав был он – мир вокруг неё словно вымер, оставляя голые пустынные степи и сухой ветер.

Два раза она устраивала побег, и оба раза её ловили. Что было потом, какое наказание для неё устраивал Вихсар, она решила выскоблить из памяти. Мирина снова бесшумно втянула в себя горький мужской запах, зажмурилась от душащих слёз, но их уже и не было, только скудные горячие дорожки обожгли щёки. Вновь, в который раз корила себя за глупый свой поступок, совершённый ещё зимой. Знала бы, что побег из Ровицы толкнёт её на одну тропу с валганами, осталась бы в стенах княжества, пусть и вышла б за Вортислава, но жила бы себе в своих угодьях и беды бы не знала, пусть и без желания, но добровольно под законного мужа ложилась бы в постель, под сводного брата погибшего отца. А теперь, опороченная, отдаётся врагу, что проливает кровь родного племени, терзая чужих жён в неволе.

Дыхание из груди исчезло, встало в горле сухим терновым узлом, и сердце, задушенное отчаянием, под огненной ладонью Вихсара забилось скупо.

Перезвон колокольчиков отдалённо пускал рябь в помутневшие, тяжело ворочающиеся, давящие на виски мысли. Как бы ни душила боль, а усталость взяла верх над бренным телом, что попользовал Вихсар этой ночью. Угомонилось вскоре и сердце. Мирина не заметила, как провалилась в сумрачное беспросветное небытие, где мутными сгустками тяжёлый водянистый туман скрывал тёмные глубины, уволакивал в бездонную гнетущую пустоту, заволакивал тёмным пологом и разъедающую силы тягу к родным землям, и запах цветущих лугов, и уют дома – всё сокрыл от глаз и сердца. Хотя бы на время перестала она видеть терзавшие душу воспоминания, но теперь она знала запах собственного горя, что въелся в кожу, пропитывая каждый клочок её тела, каждую частичку души.

Проснулась Мирина, когда уже белёсый туманный свет сочился через щели. Воздушной пыльцой он чертил в сумеречном шатре клинки, что врезались в пол, устланный богатыми узорными коврами, в решётчатые стены, завешенные цветными тканями. Только теперь она видела, какой беспорядок был внутри. Вихсара рядом на удачу не оказалось.

Девушка тяжело поднялась на локти, едва шевеля изнывающим от ломоты телом, затёкшим от неудобного положения, в котором проспала она остаток ночи. И как только пережила эту ночь, да всё то, что случилось с ней, не могла понять. Но вдруг предрассветную тишину молотом раздавил голос Вихсара, прозвучавший за занавесью. Он говорил на своём языке, и ничего в его речи девушка не разобрала.

Сползла с постели – убраться поскорее, пока он занят, пока не задержал её более, подминая под себя, как это бывало много раз.

На цыпочках прошла вглубь, случайно поддев носком ту самую одежду, которую вчера зашвырнул сюда Вихсар. Нагнулась, подняла с пола рубаху, торопливо натянула на себя, чужую поношенную и потемневшую от времени. Её одежду, шубу богатую и драгоценности вместе с оберегами родных Богов отобрали сразу же, как только она прибыла в лагерь. Расправив помятое, пропахшее дымом платье, что так же она отыскала на полу, натянула на себя, просунув растрёпанную голову через ворот. Быстро разодрав длинные спутанные волосы пальцами, наскоро заплела в косу.

За пологом Вихсар поднялся, его могучие очертания просачивались через тонкую ткань. Крепкий, с развёрнутыми плечами, высок и грозен, будто каменная гора ожила. И прежде, чем ранний гость ушёл, скрывшись за пологом, и вождь распахнул занавес, Мирина, схватив пояс, выскользнула наружу и тут же прищурилась от яркого, невыносимо белого света солнца, что ударил по глазам. Поморгала, привыкая, пока перед ней не развернулся широкий лагерь валганов. Тугим мощным напором, словно порвавшаяся плотина, хлынули на неё звуки и запахи – жизнь продолжалась. Слава богам, Вихсар не окликнул её, позволил уйти, впрочем, он верно и хотел того – выставить её вон, шибко разоспалась невольница.

Ветер ворошил стяги и ткани, лоснящиеся травы. Лагерь утопал в низине, а кругом, куда ни глянь, степь на все стороны, путь, выстеленный метёлками топчака и ковыля, ни дубрав, ни лесов, неизвестно, в какой стороне родной край. Вершух, так называли холмистые дали, что раскинулись вдоль реки Вельи.

Подпоясавшись на ходу, под звериными и смеющимися взглядами стражников Мирина пошла вглубь раскинувшегося на долгие дни задымлённого кострами становища, ощущая липкие взгляды мужчин, будто облапали её со всех сторон потные ладони. Но её они не трогали, в то время как других невольниц воины пользовали, когда им вздумается. Могли и средь белого дня затащить за угол, или ночью, когда спишь уже крепко.

Направившись к женским шатрам, где держали других пленниц, по несчастью угодивших в лапы кочевого племени, Мирина до цели своей не дошла, путь преградили, накрыв тенью, и сразу зябь пробежалась по плечам.

Лоснящееся от гладкости лицо самой старшей наложницы скривилось, выказывая презрение. Остро смотрели янтарные глаза, две тёмные, что сырая земля, косы, украшенные бусинами да подвесками кованными, ужами змеились по груди. Да и убранство – платье с вышивкой, украшения на груди и запястьях – говорило о том, что она была самой желанной Вихсаром среди наложниц. Девушка вдруг занесла руку, и Мирина сдержалась, чтобы не дёрнуться, но взгляд всё же опустила, ожидая удара, а когда вернула, увидела насмехающееся лицо.

– Лахудра, – сказала девка, дёрнув за наспех заплетённую светлую косу. – Когда-нибудь подпалю их.

– Лавья, – окликнула строго наложницу вождя женщина постарше, приближаясь, быстро подбирая подол юбки, – тебя дела ждут.

Лавья бросила злой взгляд на невольницу, отступила, сжала плотно губы.