Виктория Мальцева - Вспомни меня. Книга 1

Это Леннон. Он даже привстал, стараясь разглядеть нас получше.

– В полном, – получает такой сухой, что даже как-то скрежещущий ответ.

Он наклоняется, поднимает толстовку и, зажав её в руке, уходит. На этот раз к людям. Я смотрю ему в след и вижу, как изредка он подносит руку к лицу, пока идёт – очевидно, вытирает кровь.

У меня и в мыслях не было причинять ему любой физический вред. Как такое могло получиться? Потратив почти весь остаток вечера на размышления, я прихожу к выводу, что всё дело в металлической молнии. То ли её зубцы неудачно оцарапали его лицо, то ли бегунок.

Он даже не был в лагере. Вынырнул из темноты с совсем противоположной стороны. И вот, где он был? При том, совершенно один? Да почему же никто кроме меня не задаётся такими простыми вопросами? Кто все эти люди? Клоны овец?

Угрызения совести терзают ровно до того момента, как общество начинает укладываться спать. И не потому, что я чёрствая или бессердечная. Как раз наоборот: слишком эмоционально воспринимаю комедийно драматическое представление «Кто перв ая займёт место для ночлега рядом с ним ».

– Смотреть противно, – бурчу и поправляю ветки-настил для ночлега.

– Почему? – спорит Цыплёнок. – Все хотят ощущать себя хотя бы в относительной безопасности, пока спят. А рядом с ним безопаснее всего.

И тут я обнаруживаю, что когда она смотрит на тех, кто успел отхватить себе место рядом с подстилкой вождя, в её глазах как будто… зависть?

В эту ночь, когда рассеянность и слабость, связанные с первым пробуждением, уже полностью исчезли, каждый из нас старается позаботиться о комфорте. Не знаю, кто первым придумал ломать еловые ветки и делать из них подобие матрасов, но его примеру последовали и все остальные. Поскольку толстовки у меня больше нет, приходится и одеяло тоже соорудить из таких же веток и листьев. Укрывшись, ощущаю себя медведем в берлоге, но за этот первый и самый нелёгкий день я устала так сильно, что засыпаю, не обращая внимания на мысли о гусеницах и мелких насекомых, живущих с вероятностью сто процентов в листьях подо мной и надо мной. Закрываю глаза и стараюсь разглядеть в себе хоть какие-нибудь воспоминания. Может быть, в сознании, разморенном сном, приоткроется хотя бы одна дверь, за которой я увижу свет памяти?

Просыпаюсь посреди ночи то ли от чьего-то храпа, то ли от уханья ночной птицы где-то совсем поблизости. Стволы сосен, чуть более чёрные, чем окружающая их тьма, навевают ужас, но… воды я от жадности выпила очень много накануне. К тому же, кто-то сказал, что, наполнив желудок водой перед сном, можно обмануть голод хотя бы на время, пока уснёшь.

Я отодвигаю ветки, консервирующие моё тепло, и холод ночи обжигает. Так сильно, что меня почти сразу начинает потряхивать. Надо же, думаю, днём не знаешь где укрыться от жары, а ночью так холодно, что даже дыхание образует пар.

Кто-то улёгся прямо напротив моих ног. В темноте я едва не наступаю на него, но вовремя успеваю сделать свой шаг шире. Ветки, поломанные моей ступнёй шумно хрустят, и я замираю. Но никто не просыпается, поэтому я двигаюсь дальше.

Не успеваю отойти и на пару десятков метров, как чувствую, что позади меня кто-то есть.

Останавливаюсь и резко оборачиваюсь – он тоже встал и не двигается.

И мы застреваем в этом «смотрении» в глаза друг другу. Из всего, что происходит в этом месте, в этом сумасшедшем мире, наши регулярно примагничивающиеся взгляды – самая странная вещь из всех.

– Я не хотела!

– Знаю.

– Извини!

– Хорошо.

«Хорошо», а глаза не отрываются. Как и мои, впрочем.

– Раз так, можно мне, пожалуйста, одной… отойти?

– Нет.

– Почему?

– Потому что это лес. И звери – не самые опасные в нём животные.

Ну, разумность в его доводах присутствует, это сложно отрицать.

– Я отвернусь, – обещает.

Лунный свет прекрасно освещает его лицо. Я смотрю то на его царапину, то в глаза. Очень странная штука – доверие. Вроде бы и должно подчиняться логике, а нет! Вырывается из-под её контроля и живёт, как хочет. Ну вот почему я… тоже ему доверяю? Почему не испытываю ни страха, ни тревоги рядом с ним, ведь видела же, как он избивал человека! Причём, что бы я ни говорила себе или людям, с самого начала оно у меня было. Всегда. Может, есть что-то ещё, связанное с ним, какое-нибудь событие, которое я не помню, но оно осело где-нибудь в подсознании?

Когда возвращаемся, постель у моих ног оказывается пустой. Кто-то ещё, наверное, захотел в туалет, кто-то, кого я всё-таки разбудила.

Я укладываюсь на своё место, укрываюсь ветками с головой и приказываю себе игнорировать завывания в животе. Завтра будет другой, не менее нелёгкий день, еда найдётся хоть какая-нибудь, но, чтобы добыть её, мне понадобятся силы. Много сил.

В ту ночь мне снится ребёнок, точнее, мальчик. Самое примечательное в нём – улыбка. Он как-то… сияет ею, что ли. Мы сидим рядом на деревянной перекладине и болтаем ногами. У него очень много волос на голове, и я рассматриваю их, а он усиленно мне рассказывает наше будущее. Потом я не смогу вспомнить, что именно он говорил, но чувство… полного беспечного комфорта, которое я при этом испытала, остаётся со мной до самого конца следующего дня.

Утром, когда я открываю глаза, постели у моих ног уже нет. Ещё не все проснулись, но многие уже разбрелись по лагерю, большинство заняты омовением у бассейнов с водой.

Цыплёнок тоже уже проснулась и выглядывает из-под веток, смотрит на меня своими бледно-голубыми глазами.

– Доброе утро, – говорю.

– Доброе утро, – улыбается в ответ.

– Доброе утро! – здоровается с нами кто-то третий.

Это Джон Леннон собственной персоной. Физиономия у него довольная.

– Вставайте. Он ждёт вас на пляже.

И он действительно ждёт. Стоит, широко расставив ноги, засунув руки в карманы своих штанов, и смотрит на… берег без воды. Бескрайний.

– А вода где? – вырывается у меня тут же.

– Отлив, – объясняет Леннон. – И судя по его протяжению, мы не на берегу моря. Это океан.

Идти по обнажённому океаническому дну довольно забавно. Кое-где уцелели водоросли и смиренно ждут, прижавшись к песку, когда вода вернётся. Крохотные крабы то тут то там поспешно меняют место своей дислокации, и тут же покоятся внушительные останки их взрослых сородичей.

– Прилив уже начался, – ровным и безымоциональным голосом сообщает нам он . – У вас не больше пары часов, и нужно поторопиться.

– Поторопиться куда? – спрашивает Цыплёнок.

– Набрать еду. Я же сказал, что еда будет сегодня.

Последние слова он произносит, кротко взглянув на меня.

– О, это очень хорошо! – радуется Цыплёнок. – Мы голодны.