Карина Демина - На краю одиночества

Колбаса была соленой, как кровь. И кровь определенно была бы лучше. Намного лучше.

– Но пошел один слух. Потом другой и третий… с каждым разом все гаже… знаешь, как бывает? Овца сдохла – темный виноват. Молоко скисло на жаре – так он же. Иногда, конечно, с контролем беда, но это больше у детей. Взрослые справляются, особенно если силы немного. Он давно там жил. И не верил, что добрые знакомые однажды придут к его дому. Двери подперли. Окна тоже. А после кинули огонь на крышу. Сгорел не только он, но и жена его, и ребенок… Меня отправили проводить расследование. Трое получили петлю, еще дюжина человек отправилась на кафедру. А самое страшное знаешь что?

– Нет. – Она присела напротив и отобрала нож: – Дай сюда, пока пальцы себе не отрезал.

Ветчина. И грудинка. Вяленое мясо, щедро посыпанное красным перцем. Он оставался на пальцах Анны, но она будто и не замечала.

– Они все были убеждены, что поступают правильно, что избавили мир от зла, что если он ничего и не сделал, тот парень, то всенепременно сделает. Вопрос времени. А жена и ребенок… сами виноваты. Она связалась не с тем. А дитя тоже могло стать магом, вот и… И такое время от времени происходит то там…

– …то тут. – Анна убрала нож. – Ешь. Я заварю тебе травы. А потом отправишься спать.

– Нет. Нельзя. Не сейчас. Мне бы пару часов… если хочешь, иди, я просто посижу в тишине.

Потому что скорбницы неплохо себя чувствуют в человеческих снах. Конечно, к здоровому человеку они не пробьются, но Глеб был далек от мысли, что он здоров.

– Тогда посидим вместе, – сказала Анна, убирая одну банку с травами, чтобы достать другую. – Но завтра ты покажешься целителю. И… в другом случае я бы уехала.

Анна с легкостью подняла чайник.

– Я вполне себе понимаю, что есть необходимость. И здравомыслия не чужда. Однако боюсь, в Петергофе для меня куда как менее безопасно. И в любом ином месте. Правда, я весь день пыталась понять, кому и зачем убивать меня, но…

Не поняла.

Анна перебирала причины, одну за другой, придумывая вовсе невероятные, вроде той, где Никанор умирает, а она оказывается единственной его наследницей.

Но бывший муж был жив. Весьма бодр. И вряд ли поставил бы Анну вперед сыновей.

Да и вторая жена имелась, за чьей спиной держался тихий, но весьма древний род, который бы не позволил обидеть вдову.

– Моя бывшая свекровь – единственная, с кем мне не удалось поладить. – Она устроилась напротив Глеба, стараясь не слишком смотреть на него. Но получалось плохо.

И Анна чувствовала, что краснеет.

Отворачивалась. Склонялась над кружкой, пряча лицо в пару, хоть как-то можно будет объяснить эту его красноту, и вновь смотрела – искоса, украдкой.

– Она с самого начала была не слишком мне рада, а уж после, когда появились деньги и Никанор стал их тратить на меня, эта нелюбовь стала явной.

Она звонила. Изредка.

Поздравляла с Рождеством или вот с Пасхой, подробно и муторно выспрашивая о ее, Анны, здоровье. Советовала чудодейственные настои и жаловалась на Наину, которая никак не желала понять, что нужно уважать мать мужа. И в этих звонках чудилась не тень вежливости – от вежливости мать Никанора была весьма далека, – но любопытство, желание узнать, сколько еще осталось Анне.

– Правда, сейчас она не любит Наину больше, чем меня. Да и убивать… К чему ждать столько лет? Не подумай, Никанор мать не обижает. Он вообще очень обязательный. И содержит ее. И братьев своих. И двоюродных братьев. И про троюродных не забывает.

Поверх повязок проступили темные пятна.

И значит, растревоженные печати кровят. Надо что-то сделать, но Анна понятия не имеет, что именно делают в подобных случаях. Целитель… местный целитель избалован публикой. Он не любит выезжать по ночам и когда вызывают его неправильные люди.

Анна вот была неправильной.

Без титула, но с домом. И с деньгами, которые целитель принимал с видом таким, будто делает ей, Анне, одолжение.

– В прошлом году она пыталась свести меня с каким-то родственником… честно говоря, я не очень поняла, каким именно.

…Дорогая, даже тебе не следует отказываться от простого женского счастья. Умирать в одиночестве тяжело…

– Но вы отказали? – Глеб потемнел, и Анна ощутила его злость почти как собственную. И, протянув руку, коснулась.

– Естественно. Ему нужны были деньги. А у меня они есть. И если жениться на мне, а потом подождать, когда я умру… Правда, я все еще надеюсь, что ждать придется долго.

Кровь была и на его руках.

Темные чешуйки прилипли к коже, и Глеб, кажется, этого не замечал. А вот руку Анны перехватил. И задышал ровнее, спокойней.

– Ей нет смысла убивать меня. Разве что ее раздражают подарки, которые делает мне Никанор. Но она терпела столько лет, так отчего вдруг сейчас? Да и способ больно извращенный. Поверь, она не стала бы тратить дорогие конфеты на проклятие, обошлась бы чем попроще.

Анна коснулась светлых его волос. И щеки.

Провела, ощущая под пальцами колючую щетину. Забрала кружку. И протянула руку. В голове шумело будто от шампанского, хотя Анна не пила. Но близость мужчины, именно этого мужчины, будоражила.

Женщины не должны вести себя подобным образом. Женщинам положено проявлять терпение. Смирение. И ждать.

Но именно сегодня Анна не желала ждать.

Сегодня и сейчас. Как знать, сколько у нее осталось? В том числе и времени.

– Не дразни, – с легким упреком произнес Глеб. Только смотрел на нее… любуясь? Разве ею можно любоваться?

– Не дразню. – Она все равно не убрала руку.

И тогда он перехватил ее. Поднес к губам. Коснулся. Горячее дыхание щекотало кожу.

– Наверное, мне лучше уйти, – шепнул он.

– Или остаться?

– Если ты хочешь.

Нет. И да. Наверное. Проклятье, почему вдруг простые вещи стали такими сложными?

– Хочу.

– Не пожалеешь? – Глеб смотрел снизу вверх, и от взгляда его кружилась голова.

Анна пожала плечами. Откуда ей знать, что будет завтра? В конце концов, не факт, что завтра вообще случится. Так к чему тратить время?

Тьма улеглась.

Она была жадной. Она желала обнять. Растворить. Поглотить без остатка.

И эту белую кожу, на которой так легко оставались следы. Тьма требовала стереть их. И пропустить через пальцы тонкую прядь, удивляясь тому, до чего она бела. Тьма смотрела в светлые глаза и тянула силу, сама отдавая взамен, и это было невозможно, ибо тьма не способна отдавать.

Или в какой-то момент она просто отступила, позволив Глебу стать собой. Вот только он растерялся, потому что не помнил уже, когда и где был один.

– Все хорошо? – Анна вытянулась на постели, тонкая, длинная, словно сплетенная из шелковых лент.

– Все хорошо.

Она лежала на боку, нисколько не стесняясь своей наготы. И было в этом что-то до невозможности правильное.