Екатерина Лоринова - Ядовитые узы, или Два зельевара – гремучая смесь

– Да.

– Но не практиковали?!– до меня просачивался смысл ее отчаянного «нет».

– Нет! – она победно вскинула подбородок.

Неужели действие зелья закончилось? Нет, исключено. Но если она – предположим на секунду – невиновна, то какого темного бегала от меня столько лет? Прошла бы проверку при свидетелях, тогда бы я не убил столько времени зря, пока настоящая убийца спокойно живет и здравствует! Гордячка, каких мало.

– То есть ты утверждаешь, что невиновна? – я медленно закипал, но внешне это никак не отражалось. Отчего же тогда она отшатнулась, будто видела меня насквозь?

– Я не имею отношения к Вашему сыну, лирон Вейден.

Ну ладно. Не имеет.

– Сколько Вам лет?

– Восемнадцать, и это тоже не имеет отношения к Вашему сыну, – упрямо закончила она.

– Видят боги, – я присел рядом, вглядываясь в побледневшее лицо, в каждую черту, еще не утратившую мягкости, – тогда я должен просить прощения. Но меня снедает любопытство – как столь юное создание может практиковать в империи, где лицензию получают не раньше двадцати трех лет?

Неужели для нее сделали исключение, из-за особых способностей? Кора, конечно, права – девчонка талантлива, даже без скидки на возраст. В груди клокотала буря, перевернувшая все с ног на голову – Мышь, то есть Дана, не заслужила всего того, что обрушилось на нее с моей стороны. Мне никогда не искупить вины. Чувствую, придется раскупорить припасенную бутылку эльфийского, не дожидаясь дня рождения, и постараться забыть ведьму, как страшный сон. Как напоминание о моем позоре.

– Я не имею права практиковать, – деревянным голосом последовал ответ, совершенно меня оглушив, – я пользуюсь лицензией моей покойной тетушки. Ее лицензией. И именем.

Буря закружилась в другую сторону.

– И как же тебя зовут, милое дитя? – по тому ужасу, что отразился в ее глазах, я задал вопрос с волчьим оскалом.

– Данари Кортера.

– То есть, Данаши Кортера – и есть Ваша тетушка?

– Да.

А если виновна именно она? Виры нет в живых, чтобы что-то подтвердить или опровергнуть. Ушла на Серебряные поля и эта Данаши. Кора в который раз оказалась права – прошлое должно остаться в прошлом. Боль не ушла, но отступила на шаг, дав воздуха и пространства другим чувствам.

Я встал и уперся рукой о стену. А что было бы, поймай я ведьмарку два года назад? Отпустил бы шестнадцатилетнюю, без опаски, что она может навредить себе или другим? Солнце и Луна, подскажите…

– Вы сдадите меня властям? – глухой голос дрогнул, возвращая в полутемный погреб, освещенный полуисдохшим люминисцентным грибом. Она считает меня законченным негодяем – что ж, у нее есть право так думать.

– Вам не кажется, что право задавать вопросы сегодня принадлежит мне? – я криво усмехнулся, чем, должно быть, еще больше напугал девчонку, – пойдем.

– Не пойду! – совершенно по—детски она обежала вокруг стула и уставилась на меня загнанным зверьком, готовым обороняться до последнего.

– Бросьте, лиронна, – я ухватил ее под локоть, – пойдемте в теплицу.

– К-куда?

– Вам же зачем-то понадобился мой редкий экземпляр? Не отвечайте. Просто примите его в качестве извинений.

– И все?

– И все. Надеюсь, я смогу хоть немного загладить свою вину.

– Нет.

На ее лице вновь проступила борьба с собой – зелье не позволило солгать, облачиться в приличия.

Я расхохотался.

– Вероятно, я должен пообещать, что Ваша тайна останется между нами.

На словах «между нами» она едва заметно поморщилась, словно не хотела иметь со мной ничего общего, но кивнула, почти равнодушно.

– Сколько еще?

– Простите? – я остановился у входа в теплицу.

– Как долго мне говорить правду и только правду? – будто передразнивая, пояснила Данари, – сколько зелья Вы в меня влили?

– Не извольте беспокоиться, лиронна, еще не более получаса неудобств, – быстрыми движениями откопав куст, я пересадил его в горшок и вручил девчонке, взиравшей на мои действия со смесью любопытства и осторожности, – лучше проведите их дома, и никого не впускайте.

– Благодарю за совет, – ее сарказмом можно было подавиться, но я был к нему готов.

И провожая взглядом гордо удаляющуюся спину, все больше задавался вопросом – на кой гхар ей понадобились корни Флория?

Накануне вечером

Я вышла на улицу и вдохнула воздух Теневого переулка полной грудью, охватила взглядом покосившиеся домишки из серого камня – ненавидимые до сегодняшнего дня, и такие родные сейчас. В нашем окне, через две двери от квартиры знахарки, горели свечи. Подхватив подол, я припустила домой. На середине недолгого пути блеклая занавеска шелохнулась – деда меня увидел.

– Сайерона, – дверь распахнулась, едва моя ладонь коснулась молотка – не магического, как у Даны, а самого обычного медного кольца.

– Деда!

Я утонула в толстом шерстяном свитере, ощутив себя маленькой девочкой – и тут же предательские слезы почувствовали мою слабину и обожгли глаза. А почтенный Сэмверан Фрайт молча гладил меня по голове, пока эмоции не отпустили.

– Сай, красавица моя, что случилось? – серые глаза с лучиками морщинок смотрели так взволнованно, что я устыдилась своего порыва. Побеспокоила старика, он теперь всякого надумает… Вот, ушла с праздника, в рваном платье, да и вообще, краше на погребальный костер кладут. Впрочем, правда будет страшнее любого его предположения. Что же мне ответить?

– Я…

– Что бы ни случилось, ты можешь мне рассказать, – несмотря на возраст, голос деды никогда не дрожал расстроенной лютней – напротив, окутывал теплом и надежностью. И с нравоучениями он никогда не лез, если видел, что я сполна отхватила наказания. Но что бы он сказал сейчас, если бы услышал подтверждение его любимых слов – о том, что люди эльфам не ровня. Если бы узнал, что сбылись его страхи. Он всегда обо мне заботился, а я о себе позаботиться не смогла.

Закрыв дверь, заперла ее тяжелым засовом.

– Меня выбрали в золотую дюжину. Многим это пришлось не по нраву, – лучше всегда начать с правды или полу-правды, это я поняла еще на первом курсе, когда школьные интриги только начали затягивать в свой водоворот, – я повздорила с подругами…

Дед натянул пониже один из многочисленных вязанных колпаков, коими его регулярно снабжала одна знакомая торговка, и тяжело вздохнул. Под шапкой он прятал гладкий череп и серебристые татуировки на висках, источающие мягкий свет – как я ни пыталась выведать, откуда такое диво дивное, деда всякий раз переводил тему.

– Всегда говорил, что друзья познаются и в горе, и в радости. Особенно, в радости, – Фрайт заковылял к столу, насколько позволяла хромота, – если тебя жалеют несчастного, еще не значит, что порадуются успехам.