Кае де Клиари - Рарок и Леса

Наверняка они пришли с детьми, которым непросто было усидеть тихо во время службы, и мало что понятно из проповеди.

По-видимому, они успели закрыть ворота, иначе те остались бы, целы. Но это не спасло людей, попытавшихся спрятаться в соборе, как в крепости. Если бы речь шла о нападении вражеской армии, то это ещё могло сработать, но сила, которая атаковала Торговый город, была иного рода.

Монстры далеко не всегда были хорошими бойцами. Иногда их чрезмерная зубастость и когтистость мешали им самим. Но встречались среди них и такие, которых словно сама Смерть создала путём долгой эволюции, превратив в универсальное и неуязвимое орудие убийства. А были и такие, функции которых оставались весьма ограниченными, например – проломить стену или разнести ворота в клочья.

Так, видимо, было и здесь. Сначала, какая-то невероятно сильная и конечно огромная тварь, вскрыла запертый вход, который не сразу возьмёшь и тараном, а потом в образовавшийся пролом ворвались убийцы…

Как это было, представить оказалось несложно. Внутри собора царил чудовищный разгром. Скамьи для прихожан, небольшие колонны, поддерживающие арки боковых пределов, церковная утварь, всё было разбито, разломано, раскрошено чудовищными ударами, на которые не способен человек.

И повсюду валялись оторванные и откушенные руки, ноги, головы, плоть которых уже почернела и съёжилась. Целых трупов не было – по-видимому, монстры пожирали убитых, зато пол и стены на высоте человеческого роста были сплошь забрызганы кровью, теперь уже побуревшей и запёкшейся хрупкой коркой в разводах тонких трещин.

– Да, здесь мы живых точно не найдём. Тогда может быть…

Механикус не закончил, потому что Леса схватила его за руку. Она приложила палец к губам и выразительно кивнула на Зига.

Тот не смотрел по сторонам и, то ли не видел, то ли не обращал внимание на картину недавно разыгравшейся трагедии. Его взгляд был устремлён вперёд и вверх, туда, где перед алтарём возвышалось огромное, метров десять или больше, деревянное распятие с раскрашенным натуралистичным изображением казнённого человека.

Руки и ноги его были прибиты к кресту грубыми железными гвоздями, на голове красовался венец из колючей проволоки с шипами преувеличенной длины. Всё тело было в синяках и ссадинах, а на груди слева зияла широкая колотая рана от удара копьём.

Лицо Распятого выражало одновременно страдание и умиротворение. Трудно сказать видел ли резчик того, чей портрет он создавал, но Леса сразу узнала это лицо, спутать которое ни с каким другим было невозможно. Это был Инци, тот с кем когда-то встречались её родители, дядя Руф, а также бабушка и дедушка. Таким он был на старинных изображениях, будь то распятия, статуэтки или иллюстрации в книгах, которые так тщательно собирал тот же дядя Руфус – их новый священник и мамин с папой брат – общий сын бабушки и дедушки.

– Ну, вот и несоответствие! – воскликнул всезнающий Механикус. – Причём тут колючая проволока? Её в древности не было, а венец был терновый…

– Всё правильно, – глухим и каким-то чужим голосом перебил его Зиг. – Венец был именно таким. Я видел, как его надевали…

– Подожди, – не унимался стальной охотник, – ты хочешь сказать, что присутствовал при казни Иисуса?..

– Это случилось двадцать лет тому назад, – проговорил Зиг, не поворачивая головы. – Его звали – Инци. Он проповедовал добро, человеколюбие и нестяжательство, что противоречило сущности общества торгашей. Они схватили его, объявили государственным преступником и казнили. А я тогда командовал отрядом стражи, который обеспечивал порядок во время процесса и казни.

– Как же так, – прервал его Механикус, – ты говорил, что работал в особом отделе?

– Да, но это позорное для человечества действо было объявлено задачей особой важности, и кое-кто из высших чиновников Торгового города, имевших на меня зуб, добился того, чтобы я исполнял обязанности обычного сержанта стражи во время казни. Конечно же, тут ещё свою роль сыграло то, что я симпатизировал осуждённому… А потом меня также заставили руководить сражением, которое я проиграл. Боже, какой же я был дурак, что позволил этим мерзавцам заставить себя делать такое!!!

Голос Зига сорвался, и он закрыл глаза, но долго скорбеть ему не дали.

– Ты что был полководцем? – изумилась Леса, в глазах которой полководцы были чем-то вроде сказочных героев.

– В том-то и дело, что – да, – проговорил Зиг, поморщившись, как от зубной боли. – Только вот гордиться нечем. И дело не в том, что я проиграл – моим противником был сам Зигмунд, старый вояка и отличный стратег, такому и проиграть не стыдно. Беда была в том, что эта битва с самого начала была подставной и для меня, и для тех, кто стоял за моей спиной и надо мной, то есть для всего Особого отдела. Ну, со мной-то всё понятно – моё поведение во время казни Инци было последней каплей для судейской швали Торгового города, и мне отомстили, дав заведомо невыполнимое задание. Но как те, кто был моими учителями и покровителями могли такое допустить, не постигаю! Фактически нас, таким образом, уничтожили, навязав несвойственную нам работу и взвалив всю вину за провал на исполнителей идиотских приказов. А заплатили самую большую цену солдаты – много сотен жизней. Я к тому времени был неплохим организатором тайных операций касающихся разведки, контрразведки и борьбы с местной мафией, но никак не полководцем. Я думаю, Зигмунд меня просто пожалел и придержал своих бойцов, которые могли уничтожить нас всех до единого. Результатом было то, что Отдел расформировали, а с меня хотели снять голову, но у них не получилось.

– Сбежал? – спросил Механикус бодрым голосом, чтобы разрядить общее мрачное настроение.

– Можно сказать и так, – ответил Зиг. – Когда я сидел в тюряге и ожидал своей участи, Инци пришёл ко мне…

Леса что-то негромко вскрикнула, и Механикус незаметно встал позади неё, опасаясь, что девушка упадёт в обморок, так-как чувствовал, что её биохимический баланс близок к этому. Тем не менее, показатели Зига говорили, что он не лжёт, а потому стальной охотник спросил:

– Но… почему он сделал это?

– Не знаю. На мой взгляд, я не был достоин такой чести, тем более, что это я следил за соблюдением всех формальностей, в том числе и за тем, как на казнимого надевали вот такой вот венец.

– Как это было? – спросила Леса одними губами.

– Прозаичнее, проще и гаже, чем об этом говорят попы, – ответил Зиг. – Меня поставили командовать несколькими стражниками из совершенно другого подразделения, охранявшими палачей, в случае если кто-то захочет спасти казнимого. Но спасать его никто не собирался. Все немногочисленные сторонники Инци, имевшиеся в городе, к тому времени были схвачены и сидели в Центральной тюрьме. Понимаете, ведь тогда я совершенно не знал ни кто такой этот Инци, ни что он там проповедовал. Я мог судить лишь потому, как на него накинулась судейская сволочь. А это, видите ли первый признак невиновности – старание судейских всеми силами, праведными и неправедными загнобить человека. Поверьте, опыт у меня в таких делах имеется немаленький. Так вот, мне искренне было жаль беднягу. Я ведь посетил его несколько раз и разговаривал с ним. Его идеи показались мне абсурдными, ведь какое там может быть нестяжательство и какое добро… Это здесь-то! Но, всё равно мы тогда почти подружились. Я ведь до последнего не знал, что его казнят, и не только… Никого нельзя так истязать и казнить за проповеди, какого бы то ни было учения! Когда он висел там распятый над рыночной площадью, напротив окон тюрьмы, откуда его ученики могли его видеть, а внизу шла обычная торговля, и никто даже не поворачивал равнодушного рыла… В общем, я не выдержал и ударил его копьём, чтобы прекратить мучения. В точности так, как это здесь изображено…