Елизавета Дворецкая - Сокол Ясный

– А кто? Мне Угляна рассказала, что в волхвов бывает зверь-мать, ну…

– Бывает, но это не зверь-мать.

– Ну так кто же? – Младина изнемогала от нетерпения и не понимала, почему тетка смеется.

– Это… – Лютава взяла ее за плечи и заглянула в глаза.

Младине стало не по себе от ее пристального взгляда, но не так чтобы неприятно. По коже побежали мурашки, стало легко, будто душа уже шагнула к порогу, готовясь отправиться в новый полет. Казалось, Лютава может просто взять в руку ее душу, так же легко, как сорвать цветок. Ведь она имела все те же способности, но была на двадцать лет старше и опытнее.

– Это… твоя волчья душа, – мягко произнесла Лютава. – Твой дед – Велес. Твоя бабка – Лада. Твои родители – оборотни. И ты тоже. Но мы знали, что ты будешь расти вдали от нас и никто не научит тебя, как с этим обращаться. И мы при рождении вынули из тебя твою волчью сущность и отпустили бегать в лес. Ты жила, как обычная девочка. Не оборачивалась волком в полнолуние, не сторонилась людей… Никто ничего не подозревал, тебе ничего не грозило. Но когда пришла пора, твоя волчья душа вернулась к тебе. Ты не можешь в Яви оборачиваться волком, как твой отец, но твой волк всегда где-то рядом.

Младина даже не стала задавать вопросов, чтобы ненароком не узнать еще чего-нибудь. Она уже привыкла жить среди странностей, и теперь, когда они начали одна за другой получать объяснения, ей снова было неуютно. Весь ее мир перебаламутился, и до полного прояснения было еще очень далеко. Было чувство, что с приездом домой все не кончится, а наоборот, начнется что-то еще не менее важное и сложное, чем все, что было ранее. Она угадывала это по глазам, по голосу, по умолчаниям Лютавы и несколько озадаченному виду Радома.

Однажды она невольно подслушала обрывок беседы между матерью и сыном.

– Давай я расскажу ей! – просил Радом.

– Мать расскажет! – решительно отрезала Лютава. – Я и так боюсь, девка у меня с ума спрыгнет, до дому не добравшись. А тут еще такое дело! Пусть уж родители ей расскажут.

– Но если все сразу узнать, так и я бы с ума спрыгнул! А так хоть помаленечку…

– Я и рассказываю помаленечку.

– Но она ведь уже знает, что она сама – оборотень. И ее отец. И ты. И я! Чего уж – пусть узнает, что и ее жених…

– А вдруг она от такого жениха пешком назад побежит? Мне ее спугнуть никак нельзя. Сам знаешь, нам еще Уладу как-то выручать. А время идет, Ладин день не за горами.

Дальше Младина слушать не могла – кто-то подошел к саням, и они прервали разговор. Но весь остаток вечера она снова думала о Хорте. Чем они собрались ее удивить? Она бы удивилась скорее, если бы Хорт обычным образом ждал ее где-нибудь или приехал за ней, как обычные женихи за невестами. «Что и жених ее…» – сказал Радом. Жених ее – что? Тоже оборотень? Разве это ее напугает? Младина чуть не рассмеялась. Они подтвердили, что он, по крайней мере, существует на свете, в Яви! По сравнению с тем, чего она боялась, оборотничество было не так уж страшно. Вспоминая Хорта, она ощущала в груди горячее течение любви, мощное, как река в половодье. И совершенно неважно, оборотень он или кто. Главное, что она нужна ему, а в это она верила все крепче.

Разбудил Младину шум внизу: хлопнула дверь, послышались голоса, застучало огниво, заблестел огонь. Ей казалось, еще очень рано, даже печь не топили – в избе было холодно. Но тут кто-то протянул руку снизу на полати и пошарил, отыскивая ее ногу.

– Сестра, вставай! – раздался веселый голос Радома. – Твои приехали!

– Что? – Младина подняла растрепанную голову, моргая спросонья и ничего не видя в темноте.

– Родители за тобой приехали!

Внизу у печи слышалось несколько незнакомых голосов: низкий мужской, взволнованный женский, и с ними голос Лютавы. Радом продолжал дергать ее за ногу; она лягнула его, вылезла из-под овчинного одеяла и зашарила вокруг в поисках поневы и навершника. Неужели это правда ее родители? А она не умыта, не одета, не причесана! Русалка русалкой!

– Ну, где? – Какой-то мужчина заглянул на полати снизу; он был выше Радома, и ему это удалось без труда.

Внизу уже зажглось несколько лучин, огонь в очаге тоже разгорался, освещая избу. Младина увидела продолговатое лицо с русой бородой; ее взгляд встретился со взглядом веселых глаз.

– Ой, леший! – воскликнул мужчина. – Вот это да! Сестра, а ты не морочишь нас? Не свою привезла?

– Я знала, что ты не поверишь! – насмешливо крикнула откуда-то от печи Лютава.

– Выбирайся! – велел мужчина Младине и протянул руки.

И она сама не зная как пошла к нему в руки; он был весел и прост по виду, но от него исходила такая уверенная властность, что все делалось по его желанию словно само собой.

Будто ребенка, мужчина вытащил девушку с полатей, перенес в освещенную часть избы и поставил на лавку, будто хотел, чтобы всем было получше ее видно. Моргая и поправляя растрепанные со сна волосы, она смущенно огляделась. И встретилась глазами с красивой женщиной – той самой, что провожала ее в ту ночь по пути к Угляне.

– Ой, матушки! – охнула та. – Дочка моя!

И протянула к ней руки. Младина соскочила с лавки на пол – на ней были только вязаные чулки, черевьи ей не дали надеть – и женщина порывисто обняла ее.

– Доченька моя! Глазам своим не верю! Наконец-то! Сколько я ждала тебя… сколько думала… Вот, погляди! – Она разжала руки, отодвинула Младину от своей груди и показала на мужчину: – Это отец твой, князь угренский Лютомер Вершиславич.

– Здравствуй, батюшка… – пробормотала Младина, пока больше сбитая с толку, чем обрадованная. – Здравствуй, матушка…

Смеясь и плача, женщина снова обняла ее, поцеловала в макушку, потом убрала волосы с лица, чтобы получше взглянуть на нее.

– И правда, как же на Уладу похожа! Одно лицо! Ягодка ты моя красная! Отец не хотел мне дать поглядеть на тебя, говорил, времени нет, хотел прямо отсюда в лес вести! – приговаривала она. – А я ему: да что же, и посмотреть на дочку не дашь, ведь шестнадцать лет я ее дожидаюсь! Вези, говорю, сейчас меня к Упрямичам, хоть погляжу на нее, мою родненькую!

– Дайте ей одеться! – сказала Лютава. – А то простудится в чулках на земле стоять!

Одеваясь, Младина вспомнила слова матери. «Хотел прямо отсюда в лес везти». Зачем ей в лес? Вроде бы дочь, всю жизнь разлученную с родным очагом, стоило бы везти домой? Правда, в такой семье вполне стоило ожидать чего-то необычного. Может, прежде чем быть признанной дочерью князей Ратиславичей, придется мерзнуть в лесу под сосной и отвечать на вопросы вроде «Тепло ли тебе?» Она уже ничему не удивилась бы.

Когда она умылась, оделась и причесалась, ее позвали за стол, где уже сидели все старшие и Радом. Княгиня Семислава привезла пироги, испеченные к приезду дочери, и немедленно принялась ее кормить. Младина с трудом заставляла себя есть – от слишком раннего пробуждения и волнения не лезло. С гораздо большей жадностью она рассматривала своих родителей. Княгиня была очень красивой женщиной – с тонким лицом, статной, рослой. Она была несколько старше Лютавы, и на лице ее уже виднелись морщины, но оно дышало добротой и искренней радостью. Глядя на Младину сияющими светлыми глазами, она то и дело утирала слезы и улыбалась ей. Брови у нее тоже были светлые, как, надо думать, и волосы под убором. Покрывало на ней было из белого шелка, на тканой тесьме блестели серебряные заушницы, на груди – ожерелье из разноцветных бус.