Елизавета Дворецкая - Сокол Ясный

Она подняла глаза на брата; его лицо выглядело таким мрачным, что сейчас он особенно походил на своего божественного отца в облике зверя. В голове у него еще гудело после неудачной попытки пробить стену Той Стороны, которая вдруг стала ледяной.

– Я ж не хотел! – в десятый раз воскликнул Бранемер – шепотом, будто боялся разбудить раненого, хотя только об этом все и мечтали. – Разве ж я его убить хотел? Что я – дикий какой, кровью дорогу Лады поганить? Да и… Он же князю Зимобору старший сын, хоть и отдан полочанам…

У Бранемера были основания для досады и тревоги: умри сейчас Хортеслав – и старший князь всех днепровских и дешнянских кривичей станет его кровным врагом.

Лютава сжала губы, стараясь удержаться и не сказать то, что сказала бы любая женщина на ее месте: «А о чем ты думал, когда увозил невестку своего старшего князя? Когда принимал вызов его сына? Понятно, о чем! Вернее, чем!» Но разговоры об этом сейчас были бесполезны.

– Здесь что-то есть. – Лютомер приблизился к Хортеславу и провел рукой над его головой. – Чем ты его так? – Он перевел взгляд на Бранемера.

– Обухом… Но он же в шлеме был!

– А тебе оружие не заговаривали? – Лютомер обращался к князю, но при этом бросил вопросительный взгляд на Огневеда.

Тот хмыкнул, отвернулся, но потом сурово посмотрел на Бранемера: сознавайся, мол.

– Мне… науз дали для него. – Бранемер вздохнул.

– Какой? – вскинулась Лютава. – Покажи. Кто делал?

Увидев науз, она могла бы разобрать, что за чары наложены и как с ними бороться. И тоже посмотрела на Огневеда: лучшего искусника по этой части, которого она знала в земле дешнянских кривичей. Тот снова хмыкнул, но промолчал. Чего говорить? Сейчас она сама все поймет.

Бранемер полез за пазуху и вынул красный шнур с узлами. Лютава схватила его и тут же ахнула: узнала работу дочери.

– Это она! – Лютава выронила науз и схватилась за щеки. – Она… на своего же…

Она закрыла лицо руками и еще зажмурилась, пытаясь прийти в себя от потрясения и сообразить, что же теперь делать. Ее дочь, будучи Ладой, сделала науз, который обеспечил победу похитителю – Велесу – и обрек на поражение ее нареченного жениха, явившегося за ней во вражеский стан – Перуна! Стоя на пути божества, она повернула в другую сторону!

– Вот почему зима воротилась… – глухо из-под ладоней простонала Лютава.

У нее теснило в груди, будто сердцу не хватало места. Мысли метались. Надо что-то придумать, причем быстро. Но не поздно ли что-то изменить?

– Вставай! – бросил ей Лютомер. – И беги за своей дочерью. Вот почему никого из нас Та Сторона не принимает! Она его погубила, ей за ним и идти!

Лютава молчала и не шевелилась, пытаясь это представить. И не могла.

– Так не бывает, – прошептала она, будто великую тайну, хотя все присутствующие и сами все это прекрасно знали. – Лада не ходит за Перуном! Это он приходит за ней. И если он не придет, она…

«Навек останется в плену», – мысленно хором окончили двое мужчин.

Лютава снова закрыла лицо руками. Ее дочь тоже это знала! Унеладе семнадцать лет, она давным-давно взрослая и выучена всему, что нужно княгине и жрице. Она сознательно сделала так, чтобы остаться здесь.

– Пока она не вышла в белый свет, она сможет пройти, – сказал Лютомер. – Сейчас она на Той Стороне. Иди к ней! Отправь ее за ним.

Лютава встала и сделала шаг к двери. Она знала, что должна попытаться. Но не видела возможности для своей дочери-Лады пройти туда, куда та сама же отослала ведогон Хортеслава. Для того чтобы пройти в те края, нужна совсем другая…

И едва она вскинула голову, просветлев лицом, как дверь отворилась. В избу ворвался порыв такого холода, что мужчины невольно обхватили себя за плечи. И, будто внесенная ветром, в круг света от единственной лучины вошла имена та, о ком они подумали. Та, что сможет пройти.

Но на них она не смотрела. Младина обошла Лютаву, как дерево, даже не взглянув на нее. Ее остановившийся взор был прикован к лежащему.

Она застыла в двух шагах от лежанки и стояла, прижав обеими руками к груди укладку, почему-то похожая на зимнюю березу, окутанную снегом и безмолвную. Ее лицо с приоткрытым ртом было неподвижно, но на нем постепенно проступало чувство – будто солнце вставало из глубокой воды. Наконец она сделала еще шаг, подняла руку, словно хотела прикоснуться к лежащему, но уронила ее, не осмелившись.

Это было то самое лицо. Не похожее, как у Веляши, а истинное. Эти русые кудри. Она сделала еще шаг, положила укладку на пол и робко присела на самый край лежанки, чтобы быть поближе к нему. Ей все казалось, что их разделяет тонкая, прозрачная, но непреодолимая грань. Или она сама незаметно ушла за нее, как той ночью в Осенние Деды. Она не знала, наяву эта их третья встреча или во сне. Даже не думала об этом. Важно было одно: он спал и не видел ее.

Она легко, будто сухой лист, положила руку ему на грудь, наклонилась.

– Это я… – прошептала она, почти одним дыханием, так что даже острый слух Князя Волков не разобрал ее слов. – Я пришла… Ты слышишь меня? Проснись…

И тут же почувствовала, что он ее не слышит. И не может слышать, потому что его здесь нет. Здесь находилось только тело, а дух, ведогон, умчался в такие дали, до которых и не докричишься.

И впервые за все это время она ощутила себя покинутой. Боль резким ударом вошла в сердце, будто холодный клинок; Младина судорожно вдохнула открытым ртом, и слезы потекли по щекам, закапали на его грудь.

– Куда же ты… – будто умоляя, шептала она. – Я пришла… Я так долго искала тебя… через леса, через реки… А ты ушел… вернись… вернись ко мне…

Она опустила голову, прижалась щекой к его лбу, заливая его лицо слезами. Лоб его был прохладен, как зеленый лист на рассвете, и слезы ее падали на него, будто роса. И чем яснее она понимала, что прикасается к настоящему человеческому телу и никакое это не видение, тем яснее ей становилось, что кроме тела, тут ничего нет.

– Он не проснется… – Лютава, опомнившись, осторожно тронула ее за плечо. У нее у самой на глаза просились слезы. – Он не услышит. Так его не разбудить. Дух его заблудился…

– Я знаю! – Младина вскинула голову, обеими руками продолжая держаться за Хортеслава. – Я вижу! Сокол мой ясный, вьешься ты меж двумя ручьями, в одном мертвая вода, в другом живая. Чары колдовские тебе ноги спутали, ножи острые твою грудь поранили, и нет тебе дороги ни на тот свет, ни на этот.

– Она видит! – шепнула Лютава, кинув быстрый взгляд на брата. В ее лице отразилась лихорадочная надежда, и она схватила Младину за плечи. – Иди! Ты должна пойти и вернуть его! Может быть, кроме тебя, никому это не по силам.

Младина снова наклонилась к Хортеславу, ласково провела пальцами по его лицу. Он лежал здесь, ее Перун, погруженный в тяжелый зачарованный сон, и ей не было к нему дороги. Она схватилась за лоб: вдруг навалилось ощущение, что все это было уже много, бесконечно много раз… много лет… целую вечность. Она сама стелила ему зимнюю постель из темной шерсти снеговых облаков и сидела над ним, напевая ласковую колыбельную песнь… Любовалась его лицом с закрытыми глазами, но даже не смела прикоснуться холодными тонкими пальцами к высокому крепкому лбу, к золотисто-рыжей бороде, огненно-светлым бровям. Его широкая грудь мерно вздымалась, от сонного дыхания колебались зимние тучи, а изредка прорывающийся могучий храп разносился над землей раскатами грома, заставляя род человеческий дивиться отголоскам грозы в студен-месяц. И тогда молодая Марена нежно улыбалась, радуясь его несокрушимой жизненной силе. А он даже не знал о том, что она сидит рядом, и не ее видел во сне небесный воин…