Елизавета Дворецкая - Сокол Ясный

Постепенно радостные вопли стихли, девушки и женщины вновь принялись за дела, но теперь им трудно было спокойно усидеть на месте: глаза блестели, руки дрожали, И Младина, сыпавшая зерно в верхнее отверстие каменного жернова, едва не засеяла пол. А этого делать не следовало: весной хлеб от старого урожая заканчивался, через месяц и Заломичи собирались поджигать новую жарынь, а до нового урожая приходилось жить впроголодь. И сейчас уже к остаткам муки добавляли растертый змеиный корень, болотную белокрылку, пекли лепешки из тертых желудей. Бебреница тем временем толкла в ступке сушеные ягоды толокнянки – их тоже добавляют в хлеб, когда муки не хватает.

– Ну, как тут у вас дела? – Путим сбросил кожух, от которого в духоте избы сразу пошел приятный, свежий и прохладный дух.

– Все, последнее жито выгребла. – Бебреница показала подбородком на жернов, где Веснояра старательно крутила деревянную ручку, вставленную в отверстие верхнего круга. – Последний хлеб печем.

– Стало быть, по родне пойдем? – Путим улыбнулся. – И то хорошо! Я Ожининых или Ракитиных с самого новогодья не видал! Но сперва к Хотиловичам.

Веснояра и Младина переглянулись.

– И мы с тобой! – в один голос воскликнули они. – И мы сестер с новогодья не видали!

– А не боитесь, что волки по дороге съедят? – усмехнулся отец.

– С тобой, батюшка, не боимся! Пусть они тебя боятся!

Девушки не зря гордились: их отец, средний сын Леженя, был самым рослым и могучим мужиком в роду; до женитьбы он несколько лет оставался бессменным вожаком молодежной «волчьей стаи» и после того еще долго славился как лучший боец на всей Сеже и окрест. К тому же Путим был умен и рассудителен, пользовался всеобщей любовью, и родичи не сомневались, что после смерти отца именно его, а не старшего брата Радоту, болезненного и вялого, назовут старейшиной Заломичей. В нем словно заново родился Залом Старый, основатель рода, о котором рассказывали предания. Старики говорили, что Залом – не первоначальное имя пращура, а прозвище, возникшее, когда он «заломал» местного голядского князька в рукопашном поединке. Ибо издавна всеми землями вокруг владело племя голяди, а люди словенского языка стали проникать сюда в последние лет двести – где миром, а где и войной. Лет десять назад Заломичи на старом валу заново построили стены из продольно уложенных бревен взамен обветшавших, еще голядской постройки, и сейчас жили в самом большом и прочном городке на всей Сеже. Голядью же было и заложено святилище Овсенева гора, где они поклонялись своему богу Овсеню – волхвы говорили, это не то Ярила, не то Дажьбог. При Заломе, восемь поколений назад, словене завладели этим краем, но голядь не исчезла совсем: частью смешалась с ними, частью жила обособленно, но некоторые роды по старой привычке приезжали по большим праздникам на Овсеневу гору, и у них был заключен ряд с местной волостью, позволявшим им приносить жертвы заодно со словенами. Свой род сежанские словене вели от древнего прародителя Крива, в котором воплотился сам Велес. Прямым потомком Крива и верховным жрецом племени считался смолянский князь, которому сежане платили дань и таким образом причисляли себя к большому, иначе старшему племени кривичей.

У сежанских кривичей поддерживался старинный обычай – хлеб, выпеченный из последнего зерна прошлого урожая, нужно было разделить со всей родней. А поскольку хлеб кончался, как правило, у всех одновременно, то с разницей в несколько дней все сежане и касняне начинали ходить из веси в весь с караваями, где мука была перемешана с растертой белокрылкой, толокнянкой или желудями, зато обернутыми самыми красивыми вышитыми полотенцами. Из последнего зерна с толокнянкой, собранного со всех заломичских хозяек, Бебреница и Муравица испекли восемь караваев – по числу родов, находившихся с Заломичами не далее седьмой степени родства – и каждый завернули в вышитое полотенце. С караваями снарядили посланцев в разные стороны: туда, откуда Заломичи брали жен для сыновей, отдавая взамен своих дочерей. Самому Леженю, да и Радоте не под силу было пускаться в дальний путь, и Путим, как старший после них, сам отправился к наиболее близкой родне – Хотиловичам.

Самая близкая родня, жила, однако, далеко – целый день приходилось ехать, пользуясь остатками санного пути, сперва по Сеже, потом по ручьям и оврагам через лес.

– К Угляне завернете? – спросила, провожая их, Бебреница.

– Чего по лесу кружить в такую пору, пусть Младинка отнесет.

– В прошлый год ты сам к ней ездил, не обиделась бы…

– В прошлый год санный путь об эту пору еще был. – Путим покачал головой. – Засядем у нее в лесу, до лета не выберемся!

– Тебе видней, – согласилась жена и взглянула на Младину.

Время от времени каждый из родов волости относил что-то из припасов волхвите, не имевшей своего хозяйства: их полагалось оставлять в известном месте, под дубом. Младина лучше всех знала туда дорогу, потому что еще давным-давно, когда ей только исполнилось семь, бабка Лебедица выбрала ее в качестве бессменной посланницы.

Повесть о том, почему Хотиловичи, потомки последнего настоящего старейшины Заломичей, оказались так далеко от исконного родового поселения, а Угляна, Хотилина младшая вдова, поселилась совсем отдельно в лесу, была похожа на чудесный сказ. Лет двадцать назад Хотила, иначе Хотислав Гостимилович, по заслугам пользовался всеобщим уважением. Уже имея взрослых сыновей, он взял вторую, молодую жену, из рода Глуховичей. Девка была рослая, красивая, за густые угольно-черные брови в роду мужа ее прозвали Углянкой. В первый же год она родила сына, и все было хорошо, да приглянулась молодуха тогдашнему волхвиту, по имени Паморок. И однажды ночью, обращенная в черную кошку, Хотилина молодуха против своей воли сбежала из дома и от мужа, оставив на лежанке даже исподнюю рубаху, и никто не знал, куда она делась, что с ней стало. Лишь через несколько лет молодой князь смолянский Зимобор, с полюдьем обходивший земли, сумел разгадать загадку и вернуть Углянке человеческий облик. А Паморока на глазах у людей увели под лед водяные девы. Обо всем этом на Сеже и окрестностях часто рассказывали, а в дружине самого Зимобора даже сложили песнь, которую дружинный гусляр исполнял всякий раз, когда Зимобор снова приходил на Сежу и старейшины волости устраивали для него пир в обчинах Овсеневой горы.

Углянка вернулась к мужу, но прежнее счастье в семью не воротилось. Слишком долго она пробыла под властью чар, чтобы снова стать обычной бабой. Весной она ясно видела русалок, а осенью и зимой – мертвых, приходивших к обрядовому угощению. Люди стали ее сторониться, опасаться, и не раз Хотиле намекали, что лучше бы ему не держать в доме испорченную бабу. Но Хотила не пожелал расстаться с любимой женой, которая и без того пострадала без вины. Род Заломичей к тому времени так размножился, что ни места на старом голядском городище, ни хлеба на всех не хватало, и Хотила принял решение уйти в новые места. Уступив главенство над родом младшему брату Леженю, он ушел с четырьмя взрослыми сыновьями и одним маленьким, сыном Углянки. Обосновались они довольно далеко и жили поначалу неплохо – кругом было много свободного леса, где можно было выбирать удобное место для жарыни, и Хотиловичи ходили «в зерне по шею», как о них с завистью рассказывали.