Елизавета Дворецкая - Кольцо Фрейи

– Что-то ты дрожишь, хозяйка! – заметила Финна. – Хочешь, я тебе заварю шиповника?

– У Харальда что-нибудь осталось от того бочонка вина, который подарил Хорит?

– Должно было остаться немного. Хозяйка его берегла. – Финна вздохнула.

– Подогрей мне вина и положи туда меда и шиповника. Так будет лучше.

– Да уж… – Финна поднялась и пошла в спальный чулан, где, поближе к хозяйскому ложу, хранилось дорогое красное вино, которое в Дании видели нечасто. – Уж теперь новая хозяйка у нас будет, свои порядки наведет…

– О чем ты? – Тюра остановила ее.

– Да уж теперь Харальд конунг женится на той девушке, что была обручена с Кнутом конунгом.

– С чего ты взяла? – изумилась Тюра, которая сама только что об этом думала.

– Да чего уж? Все знают. Раз она была невестой старшего, то теперь младшему надо ее взять за себя. А он-то давно на нее поглядывал, я примечала…

Вот так. Сам Харальд еще не знает – или делает вид, будто не знает, – что теперь-то непременно посватается к дочери Олава, а челядь говорит об этом как о решенном деле!

Тюра выпила горячего вина с шиповником и медом, а еще заботливая Финна добавила туда отвара ивовой коры, которая помогает при лихорадке, снимает жар и головную боль. От напитка королева согрелась, приободрилась, взяла у Лив ребенка, снова задумалась, держа его на коленях. Надо попробовать вынуть руны для него. Раз ему уже дано имя, значит, он настоящий человек и у него есть судьба.

Вдруг в гриде повеяло холодом. Тюра подняла голову, хотела крикнуть, чтобы болван закрыл дверь как следует – и осеклась. Никто не подходил к двери и не открывал ее, но сразу в двух дальних углах она увидела темные фигуры. У них не было лица, они словно были закутаны с головой в черные плащи, но она сразу поняла, что это женщины, что одна из них стара, а вторая средних лет. Как норны. Норны всегда приходят к новорожденному, чтобы наречь ему судьбу. Но их бывает три. Где же третья, младшая?

Тюра огляделась. В покое, бок о бок с ней, сидели люди: женщины шили, рабы возились со всякой мелкой ручной работой, дремали дети, свернулись калачиком собаки. Но ей казалось, она здесь одна, вернее, с младенцем на руках, и от всех остальных их оделяет невидимая преграда.

И едва она подумала о третьей норне, как увидела ее прямо перед собой, в нескольких шагах. Эта женщина тоже была в черном, но Тюра увидела ее лицо – лицо Хлоды.

– Отдай мне его! – произнесла призрачная гостья. Тюра слышала ее голос совершенно ясно и в то же время знала, что никто другой его не слышит. – Я вернулась за ним. Он мой. Я дорого за него заплатила и не хочу расставаться с моим сыном.

– Нет, – шепнула Тюра и крепче прижала к себе мальчика.

Это единственное, что она могла сделать, руки и ноги не слушались. Да и куда убежишь от тех, для кого стены и расстояния не преграда?

– Отдай. Я заберу его. Вы погубили мой род, вы погубили много славных родов, стремясь собрать все земли данов в свои руки, и вам это не пойдет даром. Проклятья ваших врагов обрушатся на вас. Отдай мне моего ребенка. Только он может стать наследником моего мужа.

– Не отдам, – шепнула Тюра, хорошо понимая сказанное: если она отдаст младенца, род Кнютлингов не получит продолжения.

– Вам так суждено. Или я заберу моего мальчика, или он отомстит за меня, когда вырастет. Он будет преемником отца, но он же принесет гибель своему отцу. Он станет славным конунгом, а его сын – еще более славным, и Датская держава на многие века сделается сильнейшей из всех стран Севера. Но дорога к славе Дании лежит через вражду отца и сына, и тот, кто одерживал победы, сам будет побежден. Отдай мне его, отдай мне последнее, что осталось мне от моего рода.

– Это мой род…

– А если он войдет в твой род, то станет оружием моей мести.

– Уходи! – выдавила Тюра, и, с трудом подняв онемевшую руку, начертила в воздухе знак молота.

Призрак исчез. Тюра быстро глянула по углам – тех двух черных женщин тоже не было. Но она дрожала так сильно, что едва удерживала ребенка, голова кружилась, в ушах шумело.

– Давай-ка, хозяйка, ложись-ка спать! – заявила Финна, с беспокойством на нее поглядывая, и забрала младенца. – Лив, возьми. А мы пойдем ложиться. Хозяйка устала – и страхи все эти, и ночи не спать, и в поле еще сегодня ходила…

Она увела Тюру в спальный покой и уложила, натянула на ее ледяные ноги высокие шерстяные чулки, тоже сначала погрев их у огня, накрыла хозяйку двумя одеялами и медвежьей шкурой, заварила целебных зелий: гусиной травы, ивовой коры, белой кувшинки, чтобы снять жар, головную боль и помочь заснуть. Всю ночь Финна и еще две служанки не спали, охраняя покой госпожи, подносили отвары, вытирали ее потный лоб. Она не то спала, не то впадала в забытье, ее трясло, бросало в жар и холод. Иногда она бормотала что-то, с кем-то разговаривала, иногда слабо вскрикивала, и тогда Финна держала ее за руки, пытаясь успокоить. Кашляла, постанывая от острой боли в груди.

– Нет… нет… не отдам… – бормотала она, будто отмахиваясь от кого-то. – Во славу… Дании…

Утром лучше не стало, и тогда Финна решилась послать в Оружейную долину за конунгом.

***

Когда наконец приехала молодая фру Ингер, оба дома – Эбергорд и Эклунд – пребывали в ужасе, горе и беспорядке. Служанки рыдали, убежденные, что на род Кнютлингов обрушилось проклятье и не будет от него покоя, пока не умрут все – или хотя бы все женщины. Мужчины ходили мрачные. В усадьбах толпились хёвдинги и хирдманы, самые смелые из соседних хозяек пытались как-то управлять челядью, готовить погребение и поминальный пир, но не знали толком, где что есть и есть ли вообще, а спрашивать Харальда и Горма не смели. Оружный смотр, хоть уже закончил дела, не разъезжался, всем хотелось знать, что будет дальше.

Прибытие гостей из Южного Йотланда в эти мрачные дни было не очень кстати, зато среди них были две женщины, чье присутствие несколько облегчило положение Горма и Харальда. Известие о внезапной смерти матери обрушилось на Ингер, едва она переступила порог родного дома. Гунхильда тоже была потрясена: она успела привязаться к Тюре, истинной королеве, мудрой, доброй, справедливой и отважной женщине. А к тому же она была матерью Кнута и Харальда! Только за то, что она произвела его на свет, Гунхильда чувствовала к ней нежность и благодарность, не говоря уж о том, что к ней самой и к Асфрид Тюра всегда была добра.

Однако после смерти родича у оставшихся есть одно спасение – в ближайшие дни им просто некогда предаваться скорби, а неизбежные заботы смягчают первый удар и дают возможность как-то свыкнуться с мыслью о потере. Люди одобрительно отзывались о твердости, с какой держались в эти дни Ингер и Гунхильда, а они просто не имели времени плакать, ибо надо было привести в порядок оба дома, оставшиеся без хозяек, собрать вещи для погребения Тюры, подготовить поминальный пир.