Татьяна Корсакова - Девушка с серебряной кровью

– Почему как бельмо?

Федору башня понравилась, было в ней что-то монументальное, от средневековых фортификационных сооружений. И выглядела она не просто как башня, а как настоящее произведение архитектурного искусства. Похоже, в Чернокаменске живет талантливый архитектор.

– Так бельмо и есть. – Евдокия презрительно пожала плечами.

– А кто автор? – спросил он, любуясь башней.

– Автор чего? – Евдокия глянула на него с недоумением. – Вот этого?

Он кивнул.

– Да есть тут один… блаженный. Что ни дом, то с вывертом. – Она сплюнула себе под ноги. – Блаженный, но не из простых, говорят, из столицы, говорят, он даже настоящий архитектор.

– Ссыльный? – догадался Федор. Что еще делать настоящему столичному архитектору в этой дыре?

– Сообразительный, – хмыкнула Евдокия. – Из бывших ссыльных и есть. Только я вот в толк не возьму, за что его. Блаженный он и есть блаженный, его бы на лечение какое определить, а не в ссылку отправлять.

– Мне кажется, он очень талантливый. – Федору сделалось обидно за незнакомого ему столичного архитектора.

– Это ты по башенке о таланте судишь? – спросила Евдокия.

Федор ничего не ответил. Да и что говорить? Женщину все равно не переупрямишь. Но узнать побольше про ссыльного архитектора все равно хотелось.

– Как его зовут?

– А какой сам чудной, такое и имя. Представляется всем Августом Бергом, но требует, чтобы величали его мастером Бергом. Но он везучий, даром что блаженный.

– В чем же его везучесть проявляется?

Похожая на средневековый донжон водонапорная башня осталась позади, речушка, вдоль которой они шли, ускорила свой бег.

– Приглянулся он Кутасову, вот в чем. Кутасов в здешних краях и царь, и бог, и отец родной.

– И хозяин завода.

– Завода, шахт, золотых приисков. Да много еще чего. Весь Чернокаменск под Кутасовым. Градоначальник ему как собачонка в глаза заглядывает, жандармерия вся у него в кармане.

– Значит, и в самом деле и царь, и бог, – согласился Федор.

– А еще меценат и тонкий ценитель прекрасного.

Из уст Евдокии эти слова звучали дико и непривычно. Что простой деревенской бабе знать про меценатство? Она, может, и не понимает, о чем говорит.

– Однажды съездил в Европу, – продолжала Евдокия. – Уезжал Саввой Сидоровичем Кутасовым, а вернулся меценатом и ценителем прекрасного. Вот что всякие Европы делают с нормальным человеком. – Она немного помолчала, а потом продолжила: – Вот он Августа и приютил, считай, спас от верной погибели. Потому как если бы к себе под крыло не взял, тот бы и месяца в Чернокаменске не протянул. Или с голодухи бы помер, или мужики бы по пьяной лавочке забили. Не приспособленный он к жизни, блаженный.

С Августом Бергом все теперь было более или менее ясно, но у Федора оставались еще вопросы.

– Он только эту башню проектировал?

– Что? – В отличие от гостя хозяйка уже и думать забыла об архитекторе. – Ты про Берга? Дом еще сделал Кутасову. Три года по его чертежам хоромы строили. Строили хоромы, а получилось какое-то недоразумение.

Евдокия говорила с такой непоколебимой уверенностью, что Федору захотелось непременно посмотреть на Кутасовский дом. Но вместо дома он увидел большое водяное колесо, заводские стены, две трубы с рвущимся из них серым дымом. Завод показался ему огромным. Возможно, в сравнении с городом. Он гудел, дымил, жил своей собственной, ни на что не похожей жизнью. И людей вокруг было столько, сколько Федор давным-давно уже не видел. Люди сновали туда-сюда, как муравьи, перекрикивались, переругивались, уворачивались от запряженных лошадьми телег.

– Завод, – сказала Евдокия, и в голосе ее послышалась гордость. Стало ясно, что с этими кирпичными стенами у нее связано многое, что они для нее в разы дороже города.

И ее узнавали, несмотря на бестолковую на первый взгляд суету, многие рабочие останавливались, вежливо здоровались, справлялись о здоровье.

– Мой муж, Егор Иванович всю жизнь проработал на заводе. Был уважаемым человеком, поумнее некоторых инженеров. Как поломка какая или авария, все бежали к нему. Спаси, Иванович, помоги! – О муже Евдокия говорила с той же гордостью, что и о заводе. Даже лицо ее каменное смягчилось.

Здание, которое новоявленная тетушка называла конторой, находилось чуть в стороне, подальше от заводской суеты и шума. Было оно приземистое, одноэтажное, сложенное из того же красного кирпича, что и водонапорная башня, но в отличие от башни никакими архитектурными изысками не отличалось. Неведомый, но по всему видать весьма влиятельный Григорий Епифанцев занимал самый дальний от входа кабинет. Прежде чем войти, Евдокия деликатно постучала. И это было непривычно, так как особой деликатности Федор в ней раньше не замечал.

– Кого там еще черти принесли? – раздался из-за двери густой бас. – Ну, входите уже! Хватит там скрестись!

На лице Евдокии промелькнула ироничная усмешка. Или, может, Федору это просто почудилось. В любом случае дверь она толкнула уже решительнее, ухватила Федора за рукав, потянула за собой.

– Доброго дня, Григорий Евсеевич, – сказала женщина таким медовым голосом, что Федор на мгновение усомнился, она ли это говорит.

– Евдокия Тихоновна, голубушка! Да что же вы со стуком-то?! Со стуком ко мне только всякая мелкая шушера заходит.

Крупный, невероятно грузный мужчина в измятой сорочке и расходящейся на необъятном пузе жилетке все никак не мог выбраться из-за заваленного бумагами стола. Собственная неуклюжесть его злила, щеки его покрывались нездоровым багрянцем. Федор даже испугался, что из-за излишнего усердия с мужчиной вот прямо сейчас может приключиться удар. Но обошлось. Григорий Евсеевич все-таки справился, выбрался из-за стола, одернул жилетку, отчего та стала топорщиться еще сильнее, шагнул к Евдокии, раскинув руки, как для объятий, но обниматься не стал, нерешительно переступал с ноги на ногу, потел и смущался.

– Так не хотела отвлекать серьезного человека от важных дел. – Впервые за время знакомства Федор увидел, как Евдокия улыбается. Улыбка изменила ее некрасивое костлявое лицо до неузнаваемости, из почти старухи превратила в молодую еще женщину.

По стоящей на подоконнике тарелке со шматом соленого сала и витающему в кабинете луковому духу было ясно, что отвлекли они Григория Евсеевича отнюдь не от важных дел, но слова Евдокии явно пришлись ему по сердцу, и круглое, с тремя подбородками лицо расплылось в довольной улыбке.

– Да что же вы стоите, Евдокия Тихоновна! Присаживайтесь! – Федора он не замечал, все его внимание было поглощено гостьей.

Она села на предложенный стул как-то удивительно грациозно, указала на оставшегося стоять Федора:

– Вот о нем я вам рассказывала, Григорий Евсеевич. Племянник мой.