В Бирюк - Стриптиз

Ещё ближе, ещё интимнее. Шёпотом:

— Хочешь? А? Младенчиком бессмысленным? И никаких забот. Блаженны убогие и сущеглупые. И ты в том сонме? А?

Несмотря на общую измученность, слова мои до неё доходили. Боль, непривычность — заставляли поверить в мои неординарные возможности.

Мысль о том, что могу довести до сумасшествия, лишить разума, превратить в младенца… Пусть и не телесно, но духовно… потрясла её. Не с первой попытки, но она разомкнула зубы:

— Не… не надо.

Хриплый, прерывающийся голос был плохо различим.

Я сунул ей под нос миску с холодной водой. Выслушал эпикриз в исполнении Алу:

— Тут посильнее кого надо. Из Мараниных лекариц бы.

Махнул рукой, отправив парня за санитарами с носилками. И, глядя, как она в очередной, уже в третий, заход жадно лакает холодную воду, вспомнил о своём давнем вопросе:

— Слышь, Софочка. Давно спросить хотел. Изяслав у тебя от брата Петеньки. А остальные от кого?

Она чуть не захлебнулась в миске. Пришлось умыть и вытереть личико. И, снова вздёрнув за ошейник, ласково улыбаясь ей прямо в глаза, повторить:

— Не ври. Мне врать нельзя. Ну. Мстислав — чей?

Была попытка. Отвести глаза, уйти от ответа. Но вот так, на десяти сантиметрах между нашими лицами… у неё не было сил придумывать.

— Мстислав… От… от одного. Ты его не знаешь. Хороший был мальчик. Добрый, ласковый. Смелый. Меня в Кидекшах… едва жива осталась. Он спас. Отблагодарила. Чем… смогла. Убили его. Тогда же.

Мда… кому — за дело доброе в благодарность воздаяние, кому — божьих заповедей премерзкое порушение.

«Да не оскудеет рука дающего».

А если — не рука?

Как-то этот аспект… у Христа не проработан.

То десятилетие, когда она жила в Кидекшах, в замке Долгорукого под Суздалем. Жила в роли младшей невестки, дочери казнённого вора-изменника, жены презираемого и ненавидимого третьего сына. Который превратился в сына старшего. В наследника. Которому наследовать — ни в коем случае…

Надо расспросить при случае детально. То, что она рассказывала о некоторых сподвижниках Бешеного Феди, относилось и к этому периоду. И вызывало у меня не только исторически-познавательный интерес.

— Так. Расскажешь потом подробненько. А Ростислава?

Единственная дочка. В семь лет выдана замуж. За князя Вжицкого Магога. После свадьбы у этого, до того — нормального подростка, начался неуправляемый рост костей — акромегалия. Вдарили гормонами по гипофизу?

В семь — жена, в четырнадцать — вдова. Через полтора года от «сейчас» Магог умрёт, Ростислава вернётся к отцу. Женский монастырь в Боголюбово, на дворе Владимирских князей — с её кельи начинался?

— Девочка моя… От Якова. Старшенький братец постарался.

Начавший лгать — не может остановиться. Сначала братья пытались беременностью сестры укрепить связь с Долгоруким. «Удержаться в родстве». Потом… даже после двух рождённых и выживших племянников, у них, наверняка, были «существенные и необоримые основания». Чтобы продолжать брюхатить свою сестрёнку.

— А Глеб?

Она как-то… хрюкнула. Попыталась отодвинуться от меня, мотала головой. Зафиксированная захватом за ошейник, не имея возможности отклониться, отдалиться от меня, от моего вопроса, вдруг глянула прямо:

— Глеб… он… Он — Юрьевич.

Тут же отвела взгляд. Но продолжала косить на меня.

Интересуется — какое впечатление произвело на меня её откровение.

Какое-какое… Как кувалдой по голове.

Уела. Больше скажу — уелбантурила.

Фейсом об тейбл.

С выподвывертом.

«Не задавайте вопросов, ответы на которые могут вам не понравиться».

Ну нахрена?! Нахрена мне было лезть в тайны этого блягородного семейства?! Ведь знал же насчёт скелета в каждом шкафу! Ведь…

А, поздно.

Про измены Софьи я болтанул Боголюбскому в Янине. Чисто намёком. Гипотетическим, худо обоснованным предположением. Просто спасал свою задницу! В смысле — голову.

Ничем другим его прошибить было невозможно! Я пробовал! Ни родство кровное, ни Русь Святая…

А на плаху… очень не хотелось.

Весной побежал в Боголюбово по той же причине — упреждал снос головёнки плешивенькой по неправильно понимаемым объективным обстоятельствам. Понесло в Ростов — а куда деться от приказа князя Андрея? На его земле, под его топором…

Попал в Москву. Там и надо было! Прирезать её! К чертям собачьим! А я, дурень, гуманистнулся — выволок. Показалось — человек интересный. А это… Это не баба, это — бомба разъедрительная! Уже давно тикающая!

Хренов знаток душ человеческих! Дурколог из психушки! Идиот!

А сейчас нахрена полез расспрашивать?!

Соломон прав: «Умножающий познания — умножает печали».

Ну, Ванька, начинай печалиться. Такие тайны… традиционно несовместимы с жизнью.

Я отсел на приступку банного лавка, покрутил в руках вытащенную у неё изо рта мочалку. Назад вставить? — А смысл? Поздно уже.

«Слово — не воробей, вылетит — не поймаешь».

Это кто сказал?! — Народ русский?! — Народ! Мать твою! Как же ты прав! Как же ты мудр! Не хуже царя Соломона.

Эх, кабы всю эту мудрость — да в моё плешивую головушку… Вбить! Втоптать промеж ушей!

Увы. Остаётся заполнять пустое пространство чем-нибудь другим. Чтобы не звякало там с эхом. Например — информацией.

Заранее предчувствуя, что тоже пожалею, сильно и неоднократно, но не имея сил остановить процесс познания, ибо, как всем известно, он неостановим и непреложен, задал следующий вопрос:

— Андрей знает?

— Да.

Кажется, Софочке доставляло удовольствие видеть меня, своего мучителя и дурой-назывателя, в столь смятенном состоянии.

Поразительная женщина! Даже находясь в нынешнем, столь болезненном, беспомощном состоянии, измученная, изнасилованная, будучи в полной моей власти… одним своим словом… Убила. Ткнула мордой в… в то самое.

Нашла в себе силы, изыскала способ наглядно показать мне мою малость рядом с нею. «Поставить на место». Меня! Владетеля в здешних местах всея всего! Папандопулопнутого прогрессора!

Мда… Хоть в какие мантии и бантики заворачивайся, а душа с душой — играют на равных. И плевать — из какой ты эпохи или страты.

Уела. Просто исполняя моё приказание. Очередная «песенка велосипедиста»:

И остаётся мне теперь только… огогокать.

Временами откашливаясь и постанывая, она конспективно изложила эту историю. По сути — весьма типичную, исконно-посконную. Называется — снохачество. Распространено во всяком патриархальном обществе.

Применительно к «Святой Руси» — я про это уже… Вполне устойчивое явление от Ярослава Мудрого с его «Уставом церковным» до большевиков.

В «Уставе» жестко: