Наташа Апрелева - Пояс неверности. Роман втроем

– Не может! У Тамары Петровны хронический панкреатит и язва кишечника! Она кефир однопроцентный кушает! И йогурт с ванильными сухариками!

– Это я съел. Прости. Не хотел сознаваться.

– Прекрати! Ты ненавидишь чипсы! Какие проститутки жрали это говно?!

– О. Можно, я пойду прогуляюсь? Что-то башка трещит, сил нет. Ты здесь пока полежи, отдохни. Что-то ты прямо нехороша сегодня.

И он, натурально, встает, натягивает свои белые джинсы, пару из двух дюжин, заветная мечта голодного детства – белые штаны и Рио-де-Жанейро, и преспокойно выходит из квартиры, не слушая моих истерических воплей. Щелчок. Дверь закрылась. Классически – шаги на лестнице. Я валюсь неоформленной грудой в кровать, подушки с тремя полосочками, Pratesi , бессильно реву, достаточно долго. Не буду его дожидаться. Поеду домой, не включая света, усядусь в красное кресло со сложным названием, начинающимся со слова «релакс», и позвоню Эве, бывшей эстонке.

– У Него кто-то есть, – снова провою жалко в трубку.

– Еду, – ответит отзывчивая Эва, – коньяк взять?

– Не надо, – проплачу в ответ, – у меня имеется…

Пока она добирается из своего Бирюлево, включу компьютер. Сяду за стол, хороший письменный стол из березы, положу на него сначала руки, левую с одиннадцатью шрамами, правую простую, на них сверху – лоб, занавешусь жестковатыми от краски волосами и повою немного еще. Закурю сигарету, красный «Давидофф». Через время, потребное для полной компьютерной загрузки, открою почту на Яндексе и настучу письмо от Гвендолен.

Гвендолен пишет, ловко ударяя по клавиатуре длинными пальцами в серебряных массивных кольцах:

«Можно встать так перед зеркалом. Я, допустим, впереди, а ты сзади, чтобы, во-первых, дышать обещано в затылок виски, а во-вторых, я же много меньше ростом, ну. Можно так стоять какое-то время и читать по строчке стихов известных поэтов. Отдать тебе любовь? – отдай! она в грязи! – отдай в грязи! я погадать хочу – гадай! еще хочу спросить, – спроси! допустим, постучусь, – впущу! допустим, позову, – пойду! Потом аккуратно начать снимание одежд, наблюдаемое в зеркале, оно затянется ровно на количество этих самых одежд, нет, торопиться не надо. А если там беда? – в беду! а если обману – прощу! а если будет боль? – стерплю, а если вдруг стена? – снесу, а если узел – разрублю. И можно в конце добраться до черного белья с кружевами, оно сегодня такое, и положить руки мне на грудь, такую на вид грудь принято называть налитая, так вот на нее руки, да, кладем. Смотрим. Не надо спешить. А если сто узлов? – и сто! любовь тебе отдать? – любовь! не будет этого! – за что? – за то, что не люблю рабов. – Идиотский финал у стиха, правда?»

Меня нисколько не смущает, откуда Гвендолен так глубоко знакома с творчеством Роберта Рождественского. Еще сигарету.

Дверь захлопнулась с грохотом, как крышка люка бронетранспортера, и больше я не слышал ее голоса. Ну или почти не слышал. Из-за железной двери доносилось лишь какое-то кваканье. Я скрипнул зубами. Р-р-развернулся. Сплюнул. И пошел вниз пешком, ускоряя шаг, как шлюха из советской песни – по улице Пикадилли:

Вот бл-дь, думал я безадресно. Опять все не так. Вот сука. И еще эта мелкая со своими гребаными чипсами.

Так подставить. Так подставить.

Через три или четыре лестничных пролета я уже мог рассуждать холоднее. Я уже видел себя со стороны. Зрелище было довольно неприглядным.

Красавец в белых штанах. Альфа-самец со смятой упаковкой гондонов, забытых в кармане. В котором, если честно, больше ни хрена и нету, кроме этих гондонов. А конкретнее – ни копейки.

Вот с-сука, – повторил я сквозь зубы. Из тебя такой же альфа-самец, как из нашей Мамочки – балерина Майя Плисецкая.

Тут я нецензурно переделал фамилию балерины. Невесело усмехнулся.

Пнул ногой дверь и вышел на улицу.

На улице было душно и влажно. Ветер раскручивал вихри из опавших листьев. С проспекта долетал непрерывный гул и шуршание шин. Это был знакомый московский ад, легкомысленный ад- light , который достается еще при жизни тем, кто грешит по-мелкому и по-глупому. Вроде меня.

Ад, по которому можно более или менее свободно разгуливать в белых штанах. Но, увы, не Рио-де-Жанейро.

Я мог предположить, что сейчас она смотрит в окно. И думает: не набрать ли его – то есть мой – номер? А еще думает: быть может, он – то есть я – вот сейчас достанет из кармана широких штанин свой телефон и позвонит сам?

Ни в коем случае не оглядываться.

Ни в коем случае не доставать телефон.

Чувствовал ли я себя правым или виноватым? Да ни черта подобного. Чувствовал только лишь неисправимую глупость всего происходящего.

Даже скулы сводило от омерзения.

Надо же – сбежал, хлопнув дверью! Как мальчишка, которому не дали денег на кино. Или на девчонок. Или на чипсы «Эстрелла» в кино с девчонками.

Что поделать? Я именно такой и есть. С альфа-самцом меня роднят только первые четыре буквы. А-л-ь-ф-онс, вот так. Котик на содержании.

В данный момент без гроша в кармане. В меркантильном московском аду.

Что же было мне делать, мой печальный ангел-хранитель? Пойти и удавиться? Убить себя об стену?

Или… все же позвонить ей?

«Не знаешь, что делать, – не делай ничего», – гласит известное правило летчиков. Кажется, его сформулировал Сент-Экзюпери. Ему самому оно помогло лишь частично. Его неизвестность оказалась слишком глубокой, чтобы из нее вынырнуть.

Так или иначе, шагов через сто (в белых штанах, по сырому Кутузовскому) правило сработало.

У меня зазвонил телефон. Энергично, по-рабочему, особым (рабочим) рингтоном – старый калифорнийский панк от Offspring :

My friend’s got a girlfriend and he hates that bitch…

– Алло, – сказал я. – Да, привет, Василий. Я уж и не ждал.

Бодрый перец в трубке только рассмеялся:

– Все ОК, дружище! Ты не поверишь, но для тебя есть новости. Конвертируемые, в конверте, вот именно… немного тоньше, чем ожидалось… в общем, не по телефону. Бери такси – и к нам, на Никитскую. Я тебя там встречу. Ты это… извини за прошлый раз. Ничего личного. Ты же понимаешь.

«Придется объясняться с таксистом, – подумал я. – Ну да ничего. Подождет у кафе».

Подумав так, я беззаботно улыбнулся.

Все это – херня. Альфа-самцу в белых брюках легко дают в кредит.

Спасибо Сент-Экзюпери. Маленький принц уже вырос и теперь имеет полное право поиметь целую планету.

Гоооосподи, я и не представляла, что быть беременной – это такой ужас!

Во-первых, дорогой молескин, я и пяти минут не могу прожить, чтобы не смотаться в уборную, и называй меня, пожалуйста, теперь – туалетный утенок. Активный. Во-вторых, полчаса назад я блевала, дальше чем видела, удобно устроившись за круглой тумбой афиши. Почувствовала неладное я еще только усаживаясь в автобус. Как-то мне пахло все плохо, и было жарко, и дышать приходилось чуть не насильно. Ну и вот. Уже через пять минут (полет не нормальный) пришлось, расталкивая уважаемых пассажиров, мчать к выходу, что-то выразительно мыча на ходу. Это что же, мой дорогой дружочек, мне теперь можно только пешком, что ли, ходить? Далеко же я уйду!..