Виктор Мельников - Искусственное время

– Правильно делает.

Егор заползает на диван, ложится, отвернувшись от нас. Обиделся. Слабохарактерный, он всегда так поступает.

– Пить больше не будешь? – спрашивает Танька.

– Оставьте пива.

– Я думал, тебя оставить в покое.

– Витя, ты – скотина, – шепчет он.

Его слова я пропускаю мимо ушей. Не стоит волноваться по пустякам.

Бутылка допита. Сон смаривает. Хотя всего три часа дня.

Первой засыпает Танюха. Егор спит давно. Я ухожу последним…

– Тань, а Тань? – спрашиваю.

– Чего надо?

– Давай тебе в жопу засуну два пальца.

– Почему два?

– Три не поместится.

Егора интригует наш диалог. Он говорит мне:

– У тебя не стоит уже? Пальцы решил применить?

– Хочешь на себе испытать?

– Витя, ты гомик!

– Зачем так грубо, Танька тебе поможет. А, Танюха? И с Егором квиты будете.

– Не хочу руки марать…

– Жаль, а то бы он подмылся.

Полночь.

Шведский стол пуст.

Снаряжаю Егора в ночной ларь. Даю деньги.

– Ментам, смотри, не попадись. Мне на тебя… сам понимаешь, а вот нас оставишь ни с чем.

– Лады, – отвечает. И уходит.

Танюха начинает приставать первой. Алкоголь делает женщину нимфоманкой. Она говорит:

– Я, Витя, ребёнок, милый, наивный… я не принадлежу никому. Я вижу свободу во всём, когда показываю вот это… – она снимает блузку и лифчик, большая отвисшая грудь беспомощно свисает до пупка; сиськи кажутся мне неестественными, днём раньше они были не такими, и я мотаю головой. – Хочешь, я взберусь тебе на колени котёнком? Ты погладишь меня.

– Отсоси!

Кончить в рот невозможно, коль не стоит. И Егор вернулся быстро…

– Я не помешал?

– Нет, – говорю.

Ширинку мою Танюха застегнула сама.

Всё повторяется. Пьём молча. Не по правилам. Егор думает, что я на него злюсь из-за Таньки. Ошибается. Я добрый и злюсь на себя. Я не вижу разницы между нами. Интересно, а у Егора получится?

– Танюша, Егорка тоже человек.

Она делает ему минет, я пью пиво. Смотрю.

Странное чувство возникает, когда ты не при делах. Егор оказался сильней меня, пусть я и старше…

– Идите вон! – не выдерживаю.

– Ты сам попросил, – говорит Егор.

Я бью его в лицо. Он падает на четвереньки.

Танька убегает в ванную, закрывается. Я не могу сломать дверь. Мне хочется её ударить. Злость закипает во мне расплавленным свинцом. От бессилия я поворачиваюсь, чтобы ударить ещё раз Егора, но получаю сам чем-то тяжёлым по голове…

Силуэт двоится. Фокусировка не удаётся сразу.

– На. Выпей!

Двести грамм водки. Егор протягивает мне гранёный стакан. Где он его взял?

– Ты живой?

– А что произошло?

– Да так, ничего.

– Где Танька?

– Ушла. Больше не придёт. Тебя испугалась.

Я выпиваю лишь половину. Закусываю пучком петрушки. Егор допивает всё остальное.

– Я пойду, – говорит он. И поспешно уходит, не объяснив ничего.

На работе отмазаться не получилось. Уволили.

Грусть возрастает, когда нет сочувствия, а природа смеётся тёплым деньком. Я знал, что предпринять, но желание выпить отпадало само собой сразу, в одно мгновение, когда на встречу шла какая-нибудь красотка. И я оглядывался, переводя взгляд вниз, на бёдра, не стесняясь взглядов прохожих, бросаемых в мою сторону, на эту наглость. Мне было всё равно; я не знал почему.

Пьяный без вина, без вины виноватый (так я считал в тот момент) я болтался сам по себе по местной округе, не желая заходить ни в одно кафе или бар, где предмет вожделения можно было найти почти сразу. Требовалось чего-то другого, романтики, наверное. И это в тридцать пять лет, когда всё романтичное отпадает само собой за ненадобностью, а из-за повседневности возникает суета, перекрывающая чёрной вуалью цвета радуги, и дни превращаются в однообразное варево кислых щей. Радость, как всплеск эмоций, на короткий миг, улетучивается яркой искрой, показавшись в ночном небе падающей звездой, да так, что не успеть желание загадать. И от этого становится грустно больше. Обиды лишь нет: обижаться-то не на кого, только на себя. И злости нет. Безволие и апатия.

Танюха позвонила на сотовый:

– Я хочу выпить. Я приду?

– С Егором?

– Он умер. Не знаешь?

Мне было всё равно.

– Нет.

– Я приду? Помянем.

Такое случается. И с каждым может случиться.

– Как он умер?

– Сбил пьяный водитель.

– А он был трезвый?

– Не знаю.

Какая разница. Действительно, равнодушие опустошало.

– Царство небесное! – И я отключил телефон.

В голове слышится стук металла о металл. Не металла о плоть, нет…

«Вторчермет»… Я оттуда уволен.

Семён не должен был родиться. Так решила мать, восемнадцатилетняя девушка, залетевшая от приезжего парня. Это обстоятельство не обязано заострять внимание читателя, ибо ребёнок в утробе матери, чистый и невинный, не сделал ничего, слава богу, ничего плохого, чтобы не родиться. Да и родившись, он не стал бы стрелять, душить и насиловать. Хотя, признаться можно, та же сила, которая приводит к смертному греху, должна была возбудить в нём фанатичную ненависть к миру, парализовать его настолько, чтобы в один прекрасный момент он опустил руки и стал безразличным даже к самому себе.

Будущая мать, если можно назвать её матерью, никогда не верила красивым словам, правда всегда мечтала о любви с первого взгляда. Она приходила к любовнику в гостиницу и отдавалась, как в последний раз. Любовь длилась три дня. Пока он был в командировке. Потом любовник исчез, а вместе с ним пропала любовь. Она стала вымыслом для неё, обидой, неблагодарным чувством.

Но Семёну повезло, во-первых, он родился, на аборт молодая мамаша не нашла денег.

Отказавшись от сына в роддоме, она исчезла из его жизни навсегда. Неудачная любовь заставила её окаменеть.

Во-вторых, он родился с определённым даром свыше. Невидимые господа распорядились именно так с судьбой мальчика, то ли отблагодарив, то ли наказав его таким образом.

Приёмные родители постарались дать ему всё, кроме правды о матери. Эта правда для новых родителей была чем-то вроде электрического напряжения, оголённого провода, к которому малыш мог случайно прикоснуться. Кстати, он так и не узнал этой правды. Никогда. Почему? Все те же невидимые господа раскладывали пасьянс судеб людских.

Прошли годы, мальчик подрос, пошёл в школу. Учился посредственно. Ничем не выделялся. Обычный ребёнок, так сказать. Окончил школу, поступил в колледж. Ничто не выдавало в нём необычного. Семён узнал о своей гениальности чуть позже. Это произошло в армии.

Тогда пропал сослуживец, ушёл с автоматом с поста. Его долго искали, но найти не могли. Прошло семь дней, а он как в воду канул. И тут Семён, он отслужил уже год, впервые почувствовал как бы удушливое зловоние, исходившее из соседнего леса. Запах не был знаком Семёну, но седьмое или восьмое чувство, он не знал, подсказывало, надо идти в лес. И он пошёл.