Элена Томсетт - Закованные в броню

Среди напитков, подававшихся к столу, Карл сразу же и безошибочно узнал монастырское вино из личных запасов Конрада фон Юнгингена, которое ему не раз приходилось пробовать за столом великого магистра во время официальных обедов в Большой трапезной Высокого замка.

К его удивлению, прекрасная литвинка не пила. В ее бокал, как успел заметить Карл, наливали странный янтарно-коричневый напиток, называемый квасом. После прекрасного выдержанного вина крестоносцев эти питие показалось любопытному барону, тотчас же попросившему обслуживающего его виночерпия налить бокал и ему, просто отвратительным пойлом, типа того огуречного рассола, который ему предлагали как лекарство от похмелья в польском кабаке. Он недоверчиво посмотрел на улыбавшуюся при виде его растерянного лица Эльжбету, краем глаза заметил беглую усмешку Острожского, а затем снова попробовал напиток на вкус.

– Квас! – повторил он, приподнимая брови и стараясь не морщиться от отвращения.

Несдержанный пан Доманский не выдержал и захохотал.

В это время княгиня Александра несколько раз хлопнула в ладоши и в трапезной зале постепенно установилась тишина. По знаку княгини в дверях появился менестрель. Карл скривился от досады, когда тот запел слащавую балладу о благородном рыцаре, уходящем в крестовый поход и оставившем на родине верную невесту, которая умерла от горя в тот самый момент, когда сердце благородного рыцаря поразил кривым мечом кровожадный язычник-сарацин. Но прекрасная литвинка внимательно прислушивалась к пению менестреля, который, как скрепя сердце честно должен был признаться себе Карл, обладал замечательным высоким и чистым голосом подростка. От нечего делать, Карл принялся рассматривать певца. Ему было лет пятнадцать, не больше. Бледный, тонкий, с огромными синими глазами и льняными кудрями, ниспадающими до плеч, оп производил впечатление церковного херувима, а его немецкий был выше всяких похвал. Оглядевшись по сторонам, Карл заметил, что торунский комтур, глава рыцарской миссии, выглядел умиротворенным пением молодого менестреля. С другой стороны стола он заметил быстрый выразительный взгляд, которым обменялись мазовецкие супруги, причем, в темных больших глазах княгини Александры, устремленных на тевтонского посла, светилась нескрываемая циничная насмешка.

В следующий момент Карл почувствовал, что княгиня перевела взгляд на него. Он быстро сменил скучающее выражение своего лица на вежливое и оживленное, и обратил на нее взгляд, полный восхищения и признательности, обнажив в улыбке свои великолепные крупные, белые, как у волка, зубы. Княгиня насмешливо скривила губы и снова хлопнула в ладоши. На смену молодому певцу, закончившему полную сентиментальных жалостливых образов балладу, столь тронувшую черствое к страданиям женщин и детей, убиваемых по его приказанию в набегах на пограничные земли сердце комтура фон Остероде, вышел суровый, благообразный, с седыми, коротко подстриженными волосами старик, запевший на польском языке песню о походах королей древних времен. Карл прекрасно знал, что комтур фон Остероде, как и многие из силезких немцев, хорошо понимал и говорил по-польски. Это и было одной из главных причин, по которой магистр назначил его главой тевтонской делегации, несмотря на его явную антипатию к полякам.

Песня была ритмичной и суровой. Даже Карл, не понимавший по-польски ни слова, мог по достоинству оценить древность и простоту ее слога. Поляки и литвины в трапезной княгини постепенно начали постукивать каблуками сапог в такт медодии и негромко подпевать. На лице комтура Остероде застыло брезгливо-недоуменное выражение, словно он неожиданно обнаружил в поданном ему блюде аппетитного жаркого дохлую лягушку.

Карл повернулся к Эльжбете Радзивилл, лицо которой порозовело от возбуждения, вызванного напевом древней баллады, судя по всему прославлявшей подвиги ее предков, и спросил:

– Могу я узнать, о чем гласит это замечательное музыкальное произведение, фройлян?

– Не знаю, покажется ли оно вам таким замечательным, когда вы узнаете, о чем оно гласит, – несколько невежливо в своей обычной манере ответила литвинка. – Впрочем, извольте. В нем рассказывается о большом сражении, состоявшемся во времена короля Болеслава Кривоустого между поляками и пруссами, и о некоем рыцаре Доленга, прославившемся в этом сражении небывалым мужеством и застрелившем прусского вождя из арбалета.

– И ничего такого, что могло расстроить комтура Остероде? – не поверил Карл.

– Кроме упоминания о поражении Пруссии? – предположила Эльжбета Радзивилл.

– Вы двое стоите друг друга, – подал голос пан Доманский, сидевший рядом с Эльжбетой с другой стороны. – Прекратите ехидничать! Кажется, князь и княгиня собираются предложить нам полонез. Или не полонез, а мазурку? Ах, какая жалость, что я не разбираюсь в танцах и не умею танцевать!

– Полонез? – удивился Карл. – Что это? Никогда не слышал о нем.

– Сейчас увидите, – загадочно сказала литвинка.

В это время в зале сначала тихо, а затем все громче и отчетливее зазвучала музыка, настолько оригинальная и красивая, что Карл просто сидел и слушал ее, наслаждаясь звуками, вызывавшими в душе тревожное чувство ожидания чего-то хорошего, что должно случиться сейчас, знакомое ему по временам его ранней юности. Он так увлекся, что не заметил, как поднялись со своих мест князь и княгиня Мазовецкие, князь Острожский и очень многие из поляков, очнувшись только тогда, когда услышал рядом с собой шуршание платья уходившей Эльжбеты Радзивилл.

Он поднял глаза и был поражен теперь уже красотой и изяществом разворачивающегося у него на глазах действа. В этом старинном танце не было ничего от манерности придворных танцев, которые он не раз наблюдал, будучи по поручениям Ордена, при дворах Франции и Чехии, а также императора Священной Римской империи. То, что его начинали мужчины, возглавляемые самим князем Мазовецким Земовитом IV, в глазах Карла только подчеркивало его древний серьезный рыцарский характер. За мужчинами, держась за руки, следовали дамы с открывавшей цепочку княгиней Александрой, и только затем пары смешались. Карл с восхищением не сводил глаз с четких, отшлифованных до совершенства, свидетельствующих о большой практике, движений польского посла в Мальборге князя Острожского и мягкой грации Эльжбеты Радзивилл, оказавшейся его партнершей в танце. Красота и отточенность поз танцующих, переплетавшаяся с красотой и совершенством древней мелодии, производили завораживающее впечатление на отзывчивую и чувствительную ко всему прекрасному и естественному душу барона фон Ротенбурга. На какую-то долю секунды ему даже показалось, что глаза его защипало от навернувшихся не прошеных слез. Это было так красиво, что не могло быть правдой, подумал он, постепенно успокаиваясь. С трудом оторвав взгляд от князя Острожского и Эльжбеты Радзивилл, он посмотрел на князя и княгиню Мазовецких, улыбавшихся друг другу во время переходов и танцевавших с неменьшим изяществом, получая явное удовольствие от того, что они делали.