Лариса Матрос - Презумпция виновности

Я была в Ленинграде, там все в страхе из-за общества «Память». Мне страшно! Понимаешь, страшно?

Дочь говорила и говорила, захлебываясь слезами. Накопившаяся неудовлетворенность лавиной выплескивалась во все новых и новых фактах, иногда натянутых, выдернутых, но в сумме своей ужасных, жестоких, известных и в то же время для Инги Сергеевны. неожиданных в своей совокупности Она сидела, склонившись над своей диссертацией, не глядя на нее и внимательно слушая дочь. Вывод, который следовал за всем тем, что говорила дочь, был настолько чужд ей, что значимость доводов как бы нивелировалась сама собой.

— Жизнь человеческая — вещь сложная, — Она слагается из удач и неудач, из взлетов и падений, из будней и праздников, — сказала мать как можно спокойнее. — Сейчас у вас такая полоса. Мы тоже начинали очень трудно, без всякой помощи.

— Я все это знаю и горжусь вами бесконечно, — перебила дочь, — но у вас при всех трудностях был главный стимул — перспектива. У нас ее нет и не предвидится в обозримое время.

— Но перспективу задает себе человек сам. В каждом обществе есть преуспевающие и неудачники, есть благополучные и прозябающие…

— Да, но общество должно иметь какой-то стержень, какую-то стабильность исходной ситуации, в которой человек уже определяет свой путь. Ну, если, например, нет сейчас нормального, честного пути решить жилищную проблему, чтобы я обрела свой угол, свое гнездо, то как бы я ни трудилась, что бы я ни делала, мне это ничего не даст для удовлетворенности жизнью. Если мой муж, талантливый молодой кандидат наук, должен выполнять дурацкую неквалифицированную работу за минимальную зарплату и не может сменить работу, потому что у него нет прописки, а прописку ему не дают именно для того, чтобы он все терпел и никуда не увольнялся, — круг замкнулся. Я хочу иметь свой дом и обставить его так, как велят мне мои возможности и мой вкус, а не тем, что мне выделит местком в ответ на мои мольбы и унижения. Я хочу увидеть мир, ведь до сих пор мне даже в Болгарию не удалось поехать простым туристом…

— Так ты что, думаешь, что тебе это все будет там с неба падать? — прервала дочь Инга Сергеевна.

— Я думаю, что все, кто едут, не ждут там манны небесной, они готовятся и к трудностям. Но они стремятся к свободе, которая дает человеку возможность показать прежде всего самому себе, кто он есть на самом деле, испытать себя. — Дочь опять прервала себя, передохнула и, с трудом справившись с нервным комом в горле, продолжала: — Знаешь, мамочка, мы никогда не говорили с тобой об этом. Эта тема была запретной с молчаливого согласия всех. Но давай хоть раз обо всем начистоту. Ведь мой так называемый выбор института, факультета, профессии разве не был фикцией? Разве мы не «выбирали» только из того, что было мне доступно? Мы делали вид, что я выбираю институт. И твои успехи…

— Послушай, дочь, — вспыхнула Инга Сергеевна, — я не стану на твоем пути. Если ты так решила, выбирай свой путь. Но мой, пожалуйста, не трогай. Да, он был нелегок, но именно этим он мне дорог, и дорог замечательными людьми, которые вопреки всем известным порокам нашего общества оставались настоящими людьми, честными. Были, конечно, как у всех и везде, подонки на пути. Но не они решали. Наоборот, они даже помогали, ибо в противовес им активизировались порядочные, честные люди, благодаря которым во все времена мир держится. И все лучшее, что я сделала, в душе своей я посвящаю им. Были среди них и представители партийных и советских органов. Не их вина, что они жили в этой порочной системе и вынуждены теперь нести на себе крест всех разоблачений ее. Живи они в другой ситуации, их порядочность, доброта раскрылись бы наверняка более полно на благо людей и всей страны. Но, может, памятника, почтения они достойны именно потому, что в той порочной системе жили не ее законами, а общечеловеческими нравственными ценностями. Да, они жили в этой системе, работали в ней, не выступали против нее открыто. Они не были открытыми революционерами. Но и они вершили свою революцию в обществе тем, что противостояли Системе, играя в свою игру: они правдами и неправдами давали дорогу честным, прогрессивным людям, чем подтачивали фундамент этой самой системы. А что касается национальных проблем…

— У тебя их не было, — иронично вставила дочь.

— Не издевайся, это тебе не делает чести, — опять разволновавшись, сказала Инга Сергеевна.

— Но не мне тебе говорить, — перебила дочь, — что такие, как ты, во-первых, должны были в десять раз больше работать, чтобы чего-то добиться. Во-вторых, такие, как ты, «проскакивали», потому что это тоже нужно было идеологической машине. Как же без вас они могли разводить демагогию о демократии, интернационализме?! Им нужны были примеры для внешнего мира о преуспевающих евреях, беспартийных. Так что те, о которых ты здесь говоришь, поддержали тебя и тебе подобных не потому, что они такие хорошие, а потому только, что внешний мир не переставал трубить о нарушениях прав человека.

— Нет, дочь, ты слишком наивна. Ты слишком обольщаешься по поводу воздействия внешнего мира на нашу власть. А вообще я устала, — сказала Инга Сергеевна сникшим голосом, — тебе не нужно трудиться, чтобы меня в чем-то убеждать или переубеждать. Я бы ничего не изменила в своей жизни и прошла бы весь свой путь снова. Мне ни за что не стыдно. Мне только горько, что я не смогла пока помочь тебе обустроить жизнь достойно. Но я еще не потеряла надежду на то, что вот-вот отменят эту проклятую прописку и мы купим дом или квартиру. Главное, чтобы вы выбрались из этого общежития. А там уже все будет легче. Но если ты решила по-иному, делай, как ты считаешь нужным. Я не имею права тебе указывать и диктовать что-то. Но ты должна четко понимать, что я лично и, думаю, отец твой тоже никогда никуда не уедем. То, чего мы достигли, нам досталось нелегкой ценой, и мы дорожим этим.

Сейчас, прижавшись к подушке, Инга Сергеевна попыталась вспомнить все детали последующих событий. Анюта после этого тяжелого разговора не сняла с повестки дня вопрос об отъезде, но и никаких шагов, на которые шли все, кто настроился на эмиграцию, не предпринимала, ожидая чего-то, что сама смутно представляла. Но вскоре, словно наградой за страдания, случай представил решение проблемы самым наилучшим образом. Спустя несколько месяцев Игорь, встретившись на конференции в Москве с одним из крупных ученых, профессором Флемингом, дал ему понять, что не прочь был бы поехать поработать в Штаты.

Американский профессор, зная молодого ученого по его аспирантским публикациям, позитивно отреагировал на предложение Игоря и, получив крупный грант, выслал Игорю трехгодичный контракт для работы в США. Инга Сергеевна расценила этот вариант как подарок судьбы, так как отъезд дочери в связи с работой ее мужа давал свободу выбора и там, и здесь, и уж, во всяком случае, не означал эмиграцию и сжигание мостов.